. С другой стороны, просьба держать статью в секрете могла означать и то, что права на ее распространение приобрели третьи лица, взявшие публикацию на себя. Так или иначе, статья была опубликована только в 1921 г. в «Аргонавтах», номер 10–12 первого выпуска. В первый раз эта публикация упоминается в письме от конца 1920 г.: «В «Аргонавтах» опубликуют мою рецензию на «Идиота», а также «Судьбу и характер». Я получил правку»[27].
В письме от начала 1924 г. Гуго фон Гофмансталю в связи с тем, что тот согласился напечатать статью Беньямина об «Избирательном сродстве», он, среди прочего, сам интерпретирует свою статью. Речь идет о том, что философия позволяет испытать «благотворное действие порядка, благодаря которому философское прозрение в каждом отдельном случае устремляется к совершенно определенным словам, которые, став понятиями, покрылись заскорузлой коркой. Под его магнетическим прикосновением корка отделяется и приоткрывает формы скрытой жизни языка. Для писателя […] в этом отношении заключается счастье обладать пробным камнем силы своей мысли, когда он видит, как язык раскрывается перед его взором. Несколько лет назад я пытался высвободить старые слова «судьба» и «характер» из терминологического рабства и овладеть их первозданной жизнью в духе немецкого языка. Но именно из–за этой попытки мне открылось во всей ясности, с какими — непреодоленными — сложностями сталкивается такая попытка проникновения. Там, где прозрения оказывается недостаточно, чтобы действительно отделить очерствевший панцирь понятия, оно сталкивается с искушением — чтобы только не возвращаться к варварству формального языка — пробурить язык и мысль, раз уж не выходит слой за слоем проникнуть в глубину, в которую такие исследования как раз и направлены. Такое форсирование прозрения, хоть его неделикатная педантичность и предпочтительнее, чем сегодня почти повсеместно распространенный высокомерный маньеризм тех, кто ее фальсифицирует, тем не менее, неизбежно вредит упомянутой статье, и я прошу Вас верить в мою искренность, когда я именно этим объясняю наличие в ней темных мест. […] Если бы мне пришлось (что было бы целесообразно) вернуться к проблемам моей тогдашней статьи, я едва ли осмелился бы на лобовую атаку, а стремился бы приблизиться к предметам при помощи экскурсов, как я и сделал с «судьбой» в статье об «Избирательном сродстве»»[28].
Перевод А. Глазовой[29]
Задача критики насилия может быть описана путем представления отношения последнего к праву и справедливости. Ибо насилием в точном смысле этого слова любая действенная причина становится только тогда, когда она затрагивает моральные установления. Сфера этих установлений обозначается понятиями права и справедливости. Что касается первого из них, то ясно, что элементарнейшим условием любого правопорядка является соотношение средства и цели. Далее, ясно также, что насилие в первую очередь обнаруживается лишь в сфере средств, а не целей. Эта констатация дает для критики насилия намного больше, чем может показаться на первый взгляд, и, пожалуй, дает еще и нечто другое. Ведь если насилие является средством, то критерий для его критики мог бы казаться самоочевидным. Этот критерий особо заметен в вопросе о том, является ли насилие в каждом определенном случае средством достижения справедливых или несправедливых целей. Сообразно этому критика насилия была бы имплицитно представлена в системе справедливых целей. Но дело обстоит иначе. Ибо такая система — предположим, что она вопреки всем сомнениям определена, — содержала бы не критерий самого насилия как принципа, а критерий для случаев его применения. И по–прежнему открытым оставался бы вопрос, является ли нравственным насилие как таковое, насилие как принцип, если его применяют как средство для достижения справедливых целей. Этот вопрос все же требует для своего решения еще одного, более точного критерия, — различения в сфере самих средств, без оглядки на цели, которым эти средства служат.
