— Ну и чего вы такие напряжённые? Всё о’кей будет, расслабьтесь. Возьмём воду, пыхнем на дорогу— и пойдём. Кстати, хорошая мысль… — Стюарт полез в карман потёртых джинсов, достал оттуда пакетик с мелко нарезанной марихуаной и полоску бумаги, ловко свернул на крыше папиросу, поджёг её и, сделав первую затяжку, передал Молли. Та втянула в грудь воздух, стараясь не дышать носом, затем, задержав дыхание, секунд через десять выпустила дым из ноздрей. Лицо расплылось в мечтательной улыбке. Молли закрыла глаза и передала «косяк» Флоренс — девушке, одетой в шали.
Льюису достался уже окурок, но он, ничуть не смутившись, вытащил из кармана джинсов чуть обгоревшую спичку, ловко согнул её пополам, чуть надломив при этом, вставил в окурок и, хитро подмигнув остальным, со словами «Аэроплан Джефферсона!» докурил оставшееся, затем, также хитро-блаженно улыбаясь, пропел:
— «Ко-ся-чок, ви-но…»
— «…у-гас день за ок-ном…», — оживлённо подхватила Флоренс.
— «…дож-дёмся рас-света…», — вступила в слаженный хор Молли.
— «Трасса, птицы, машины, листья — что ж, подождём…» — Последнюю строку припева бессмертной «Sweet wine» уже не существовавшей к тому времени группы «Крим» они пропели уже хором, затем, засмеявшись, взяли свои немногочисленные вещи и незаметно растворились в общем галдящем человеческом потоке, который, не замечая никаких препятствий, тёк и тёк на ферму Макса Ясгура.
Молва почти не обманула. До того места, где должен был состояться трёхдневный рок-фестиваль (или, как было объявлено в газетах, «ярмарка музыки и искусств»), действительно оставалось немногим более трёх миль. Мало кто из имевших отношение к взбалмошному, непредсказуемому, но такому притягательному музыкальному миру мог представить, чем в конце концов станет этот фестиваль для контркультуры и для тех, кто были его непосредственными творцами, участниками и зрителями. Многие музыканты думали о нём как о незначительном, очередном, не стоящим внимания, как о слабой копии Монтерейского двухлетней давности или Техасского, отгремевшего буквально месяц назад, и поэтому отказывались от участия — и сколько потом было высказано сожалений в воспоминаниях и запоздалых интервью! Кто-то же, напротив, стремился попасть на эту сцену, но жизненные обстоятельства (или расчётливые планы промоутеров и менеджеров) всячески им препятствовали…
Но это было потом. А пока же четвёрка беззаботных хиппи в общей массе с такими же беспечными бродягами духа двигалась, преодолевая последние фурлонги, к назначенному месту в Бетеле, на ходу пропитываясь ожиданиями, передававшимися из уст в уста. То говорили, что кто-то уже видел возле сцены самого Джорджа Харрисона — и в толпе сразу распространялся слух, что на третий день фестиваля выступят «Битлз», которые ради этого позабудут свою двухлетнюю вражду и всем на радость нарушат трёхлетнее концертное молчание, как это было зимой в Лондоне на крыше студии. То передавали, что у Боба Дилана тяжело заболел сын и музыкант дни и ночи проводит рядом с ним в муниципальной больнице, поэтому отменил выступление на фестивале. Живо и весело, чуть ли не до пари, обсуждалось, выступят ли «Дорз»: ещё были свежи в памяти мартовский скандал в Майами во время их концерта и последовавшие за ним судебные разбирательства, что в итоге грозило Джиму Моррисону тюремным заключением. Чуть ли не шёпотом, словно боясь спугнуть дух невидимого счастья, рассказывали, будто Дэвид Кросби, Стивен Стиллз и Грэхем Нэш, в разное время по разным причинам покинувшие свои группы, собрались вместе и не только выпустили альбом, но решили и выступить здесь как постоянное трио; кое-кто добавлял к этому триумвирату взрывного и непредсказуемого интроверта Нила Янга. Лоб в лоб сталкивались посреди толпы два катившихся навстречу слуха: «Ты слышал? Даже Джони Митчелл будет петь! — Да не, чувак, ей её босс не разрешает…». Наконец, над идущими время от времени взмывали птицами мало кому ещё известные названия — «Маунтин», «Квилл», «Лед Зеппелин»…
