Числам, и геометрии, и ритмике, и гармонике, и науке о метрах, и всему мусическому искусству... научили его ученые египтяне, а вдобавок еще и символической философии (την δια συμβόλων φιλοσοφίαν ), которая у них заключается в так называемых священных письменах и в том, что они чтут животных, которых наделяют даже божественными почестями[49].
Климент Александрийский указывает на типологическое сходство еврейской и египетской манеры изъясняться загадочными символами:
По крайней мере по таинственности еврейским загадочным выражениям подобны и египетские. Ведь некоторые из египтян указывают на солнце при помощи корабля, а некоторые — при помощи крокодила. Тем самым они обозначают, что солнце, перемещаясь в сладком и влажном воздухе, рождает время, намеком на которое служит крокодил[50].
Наконец, Ориген в сочинении «Против Цельса» спрашивает, почему Цельс отказал еврейскому Завету в способности говорить символами, а следовательно, быть понятым аллегорически, если это допустимо для всех других варваров, причастных к мистериям, в особенности для египтян:
Неужели только грекам можно философствовать, непрямо выражая свои мысли, а также египтянам и тем из варваров, которым отдается дань почтения за их причастность к мистериям и истине? И только иудеи и их Законодатель и писатели показались тебе глупее всех людей, и только один этот народ лишен какой-либо божественной силы?[51]
Будучи принятым греками в сферу аллегорического жанра, Ветхий Завет автоматически получил те же характеристики, которые имели и другие, аналогичные с их точки зрения, тексты. Он стал рассматриваться как повествование символическое и словно бы мистериальное. Вероятно, именно поэтому за ним сразу же закрепляется по переносу от мистериальных греческих и варварских текстов[52] именование священное слово, ιερός λόγος, а непременным атрибутом стиля аллегорического комментария становится мистериальная терминология (посвящать, мист, иерофант, хранить /разглашать тайну и т. д.), которой изобилует комментарий Филона[53]. Это именование — священное слово — Ветхий Завет получает уже у Аристобула, причем оно дается намеренно, с тем, чтобы подчеркнуть родовое сходство еврейского Завета с некоей орфической поэмой, которую Аристобул обширно цитирует в своем комментарии[54]. Название священное слово регулярно применяется к Пятикнижию и у Филона, и всегда в сочетании с языческой мистериальной терминологией[55], чего никогда не бывает, если Филон использует перевод еврейского
