Резюмируя все сказанное об аллегорическом методе Филона, надо заключить, что его аллегорический комментарий к Ветхому Завету возникает в русле общегреческого, эллинистического подхода к текстам варварской традиции; принцип применяемой им аллегории на техническом уровне воспроизводит — по собственному его указанию в трактате «О том, что всякий добродетельный свободен» — практику толкования пифагорейских символов: этим, в частности, объясняется преобладание этических интерпретаций; в теоретическом плане аллегория понимается Филоном как проникновение через созерцание в тайный, расположенный за внешней стороной Закона, ноуменальный пласт Завета. Это проникновение возможно благодаря родству логоса (ума) природы с логосом (умом) человека. Все аспекты этого представления, в котором неразрывно соединены понятия природы, созерцания, родства природного и человеческого логоса, в совокупности лучше всего отражены неопифагорейской традицией. Решение же того вопроса, в какой степени эта практика могла проникнуть в эллинистические иудейские круги — и даже до синагог, — остается в сфере гипотез и делом личных интуиций каждого исследователя.
ПРОБЛЕМЫ ФИЛОСОФСКОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ СОЧИНЕНИЙ ФИЛОНА
За многие годы филоноведческих исследований философское содержание трактатов Филона определяли по-разному: Филона считали и эклектиком[131], и самобытным еврейским философом, который только пользуется терминами греческой философии[132]. Однако в современном филоноведении наиболее серьезно обсуждается вопрос о связях Филона со средним платонизмом. Такие представители этой точки зрения, как В. Тайлер, У. Фрюхтель, Дж. Диллон, Д. Винстон, Т. Тобин, Р. Берхман, Г. Таррант, Г. Стерлинг[133], убедительно доказали, что связь Филона с этим направлением современной ему философии не подлежит сомнению. Вопрос стоит лишь о степенях и формах этой зависимости[134], говоря точнее, о том, где все-таки следует ставить акцент — на живой связи Филона с окружающей его философской средой платонических школ или на приверженности духу ветхозаветного текста, как его понимал Филон, ради которого он отказывается от абсолютной верности той философии, в категориях которой по преимуществу думает.
В книге Middle Platonists Дж. Диллон так формулирует свою позицию:
Мой главный тезис (против таких ученых, как, скажем, Вольфсон) состоит в том, что Филон не столько конструировал для самого себя эклектический синтез всей греческой философии от досократиков до Посидония, сколько, по сути дела, приспосабливал к своим экзегетическим целям современный ему александрийский платонизм (который сам находился под сильным влиянием стоицизма и пифагорейства). Если это действительно так, тогда с определенной долей осторожности Филона можно использовать как прекрасное свидетельство о состоянии платонизма в Александрии в первые десятилетия христианской эры (р. 182).
