Последнее, что было кинуто в сумку — это писчие принадлежности и блокнот. Без этих предметов Яна себе жизнь не представляла. Она чувствовала себя комфортно, только если под рукой было что-нибудь, на чём можно делать заметки. У неё была потребность фиксировать всё необычное и интересное — эти материалы она потом использовала для написания книг. И хоть Яна, конечно, предпочла бы смартфон, но за неимением электроники сгодится и бумага.
Тётушка при её сборах не присутствовала. Узнав о намерениях племянницы уехать, она разразилась потоком отповедей и нравоучений, корила и отговаривала, а когда поняла, что переубедить не получится, страшно надулась и закрылась в своей комнате. Однако, когда до отъезда осталось совсем чуть-чуть, она вышла проводить.
— Какая же ты упрямица, Вивьен, — сказала Селестина уже беззлобно. — Вся в мать, — вздохнула с грустью. — Послушала бы меня, вышла бы за монсира Морриса и жила бы как райская пташка — беззаботно и безбедно…
…в золотой клетке — подумалось Яне.
— Вот, возьми, — тётушка протянула обшитое бисером портмоне. — Тут двадцать луардов. На первое время хватит. Я продала брошь с рубином. Из моих запасов…
— А как же ты? — Яне не хотелось оставлять тётушку без последней копейки. А то, что это последние копейки, она почему-то не сомневалась. — Может, всё-таки поедешь со мной?
Яна с самого начала предлагала Селестине вместе отправиться в Трэ-Скавель. Дом ведь всё равно не сегодня-завтра пойдёт с молотка. Но та при упоминании об артефакторной лавке в лице менялась. Вот и теперь отчаянно замотала головой.
— И не проси, Вивьен. Место недоброе там, ты же знаешь.
Яна не знала. Могла только догадываться. Она успела понять, что дядюшка Жюль был в семье изгоем. Мало общался с родственниками. По своей ли инициативе или близкие сами отвернулись от него, непонятно. С ним и его лавкой была связана какая-то тёмная история. Но расспросить Селестину о дядюшке не получилось. Она сворачивала разговор, если речь заходила о Жюле.
— За меня не беспокойся, — губы Селестины тронула успокаивающая улыбка. — Я вернусь на родину. В Дюджон. Там меня ещё помнят — помогут. Не пропаду. Я оставила себе несколько луардов на дорогу.
За окном послышался звук подъезжающего экипажа.
— Ладно, девочка моя, в добрый путь, — тётушка смахнула слезу и крепко обняла. — Береги себя.
Яна в ответ тоже прижала к себе Селестину.
Она знала тётушку всего три дня. Ещё не успела привязаться и тем более полюбить, но сейчас, в это мгновение, что-то тёплое шевельнулось внутри.
