. Так ее забрала к Себе Мариам Богородица. Лицо Тар со, которое я видела в первый раз без больших очков с толстыми стеклами и без тряпки, которой она обматывала голову, было образом преподобной».
Но дадим слово очевидцам ее исхода, чтобы они описали нам, как преставился к жизни человек, который был с нами рядом и который все отдал Христу — воипостасной и вечной Жизни.
«В последний день, вечером, ей стало хуже. Закрыв глаза, она больше их уже не открывала, а мы долгие часы оставались рядом с ней, наблюдая, как ее дыхание становилось все реже и реже, пока ее драгоценная и благоуханная душа не оставила ее измученное тело и вознеслась на Небеса к Свету Невечернему».
«Никогда не забуду тот вечер, когда она от нас ушла. На кровати, в то время, когда она отходила, была другая Тарсо, которую мы никогда раньше не видели. Ее лицо светилось неким Божественным светом, придававшим ей ангельский вид. Морщины, избороздившие это лицо, разгладились. Щеки и губы были розовыми, и легкая улыбка вырисовывалась на них. Мы были потрясены. Мы видели простертую на кровати девушку, которая сияла и светилась».
Блаженная жизнь Тарсо завершилась блаженным успением. Она ушла ночью. Уходя, она была далеко от своей кельи, освященной молитвами, слезами, воздыханиями сердца, очищенного трудами юродства. Но отправилась она, как и говорила накануне, в чертоги Мариам. Она вошла в радость Господа своего, для Которого жила и подвизалась умертвить свою самость, чтобы жил в ней Царь ее сердца, ее Спаситель и Бог.
Глава четвертая. После преставления и до погребения
Одна из подруг Тарсо рассказывает: «Когда мы прибыли к одру на котором лежала блаженная Тарсо, одетая в чистые монашеские одежды, монахини Кератейского монастыря оказали нам любезность и приоткрыли черный покров так, чтобы мы могли видеть ее лицо все то время, которое находились рядом с ней. Ее рот был немного приоткрыт справа, однако это ничуть не нарушало красоты ее лица. Из-под платка выбилась прядь седых волос. Несколько раз я приложилась лбом к ее ногам. Они были мягкими. Пришли ее родственники, и я поэтому оторвала свой взгляд от нее и посмотрела вокруг, на живых. Никогда еще живые не казались мне столь некрасивыми по сравнению с красотой и свободой, которыми сияло лицо почившей Тарсо. В ней теперь было изобилие жизни, потому что она прошла через тысячу смертей.
Время от времени сестры Кератейского монастыря заходили попрощаться с единственно живой, находившейся там. Большинство из них были спокойны. Некоторые, словно любопытные соседки, поглядывали, кто ее оплакивает. Лишь одна старенькая достопочтенная монахиня — полная, невысокая, хорошо одетая, с низко надвинутым на глаза платком — не выглядела для Тарсо чужой. Она благоговейно, с рыданиями обняла ее, а затем села рядом, как единственный настоящий родственник. До этой минуты мы обманывались, считая себя самыми близкими для Тарсо людьми. Рядом с этой матушкой нам стало стыдно. Ее склоненного и закрытого платком лица мы не видели. Слышали только тихий плач: “Ах, Тарсула моя, ах, Тарсула моя...”
