Честно-нечестно, а спустя пять минут уже все поле праздновало победу нашего героя: песчаные солдатики пили песчаную бормотуху, стреляли песчаный салют и занимались втихаря от разошедшегося политрука прочим непотребством.
А все почему? А потому что Иннокентий хорошо учился.
— Ну, дружок! Чтоб ты на коллоквиуме так работал. Давай свое обязательство, — восхищенно покачал головой декан.
— Желаю, чтобы панночка одежду с себя всю сняла, да предо мной предстала.
Лизаветта побледнела аки мел и развела руками.
— Соколенко! — вздернул бровь Кабанийский. — Ты ум потерял что ли?
— Никак нет, Ираклий Серафимович, желание от самого, понимаешь, сердца.
— У тебя сердце куда-то не туда свалилось.
— По закону чести спорить с обязательством не должно.
— Тьфу! Научил на свою голову. Ну, не серчай, Лизаветта. Придется тебе… Хотя… — возникла на лице Кабанийского задумчивая мина.
Декан наклонился к уху дивчины, нашептал. Та в ответ кивнула и, загибая пальцы, что-то подсчитала.
— Значитца так. Дабы честь панночки не уронить и твою фантазью исполнить, так сделаем: на Лизаветте сейчас семнадцать предметов обмундирования. Мы тебе разрешаем в день с нее один снимать, но при этом на следующие сутки он на место возвращается. Таким образом, за семнадцать дней условие будет выполнено.
— Ап! — поперхнулся Иннокентий. — Да ведь…
— Цыц! Устроил тут, понимаешь, балет декаданса.
Пришлось Иннокентию этим и довольствоваться. А все почему? А потому что мысли свои лучше формулировать надо было.
Первым делом герой наш снял с Лизаветты плащ. Под ним обнаружились две сорочки, жилетка, галстук, брюки и кружева в немыслимом количестве.
Затем были выдворены сапоги, шляпа, перчатки и шарф. По-прежнему без какого-либо видимого результата: как была Тугендбунд одетой, точно мариупольская свежевскопанная капуста, так и оставалась.
— Да как же я посмотрю, ежели только одну штуковину убрать можно?! — воскликнул Иннокентий, провожая предмет своих вожделений горестным взором.
А предмет сей, точно в отместку, принялся с первого дня перед паном Соколенко маячить, как оазис перед бедуином, да страсти в сердце Иннокентия бушующие час от часу накалять.
— Душа моя, может… я к ней невидимкой и в ванну? — предлагал время от времени демоненок.
— Да нехорошо как-то. По чести должно.
— Ох, — вздыхал в ответ продукт адских генных технологий и бился головенкой об стол.
Наконец выбор Иннокентия пал на трусики.
— Ах, ну ладно, — повела бровью Лизаветта и вышла в уборную. Вернулась она с упомянутым кружевным предметом в руке, без плаща и с юбкой, разрезанной сбоку.
