Но в отличие от прежних облав, когда у нас еще оставалась последняя возможность дорого продать свою жизнь, на этот раз мы были безоружны. А кроме того, теперь немцы проявляли особенную настойчивость - по всей вероятности, им уже Матюхин объяснил, за кем они охотятся. Ведь за те трое суток, что лейтенант провел с нами, ему, конечно же, кое-что стало о нас известно: писатели-евреи, армянин-физик, студентка тоже еврейка... Словно прочитав мои мысли, Фурманский достал из-за подкладки шинели членский билет Союза советских писателей (кстати сказать, с подписью Горького) и вопросительно посмотрел на меня. Я утвердительно кивнул головой и ткнул указательным пальцем в землю. Лихорадочно работая пальцами, Павел вырыл в мокром песке ямку и закопал билет. Глядя на него, Джавад так же молча проделал ту же операцию со своим партийным билетом.
Уже потом, когда нам удалось выскользнуть из облавы, Аспирант рассказал, как он обнаружил предательство Матюхина. Оказывается, при входе в сарай лейтенант остановил его.
- Слышь, Аспирант, - тихо произнес он.- Пока не лег, поговорить надо... - А когда тот удивленно посмотрел на Матюхина, добавил: - Ну, чего глаза пялишь, дело есть... Я тебя снаружи буду ждать...
Сначала Матюхин завел разговор ни о чем, словно прощупывал Аспиранта. А потом неожиданно спросил напрямую:
- Ты по-немецки умеешь? - А когда услышал отрицательный ответ, заметил: - Жаль... - и словно объяснил: - Теперь, раз наши Москву сдали, с немцами, хочешь не хочешь, дело иметь придется... Ладно! -прервал он сам себя. - Ты иди спи, а я еще похожу, мне неймется что-то.
Не удивительно, что после такого разговора Аспирант заподозрил недоброе, а потому лег у самых ворот, чтобы держать подходы к сараю в поле зрения. Аспиранту пришлось мучительно бороться со сном, но все же он вовремя очнулся от дремоты и успел предупредить нас о приближении немцев, ведомых Матюхиным.
- Сволочь! - завершил свой рассказ Аспирант, и это слово в его устах прозвучало как верх непристойности.
Я с любопытством посмотрел на Фаню. Ведь, что ни говорите, а на нее ложилась доля моральной вины за злодейство Матюхина. И уж она-то должна была как-то реагировать на рассказ Аспиранта. Ведь Фаня была любовницей Матюхина и едва не стала его жертвой. Но по Фаниному лицу ничего нельзя было прочесть. Неужели она его любит, несмотря ни на что? Как бы там ни было, Фаня и потом, если разговор возвращался к Матюхину и его предательству, сразу отчуждалась и умолкала.
