Кэм не торопился взрослеть. В свои двадцать лет ему комфортно было оставаться беззаботным наивным ребенком, жизнь которого состоит из увлечений и развлечений. Парень не стремился в политику вслед за отцом. Более того, он старался избегать любых “занудных” тем, от которых мутнеет драгоценное воображение. Каждое новое архитектурное воплощение его фантазии будь то беседка в парке, мостик через реку или парковка для цыжсекров, было его Счастьем. Даже если горожане при виде того Счастья говорили “Ой” не от восторга и невольно вздрагивали.
Обилер старался угодить сыну, боялся огорчить его, надеясь, что однажды Кэм расскажет о давнем горячем желании потрудиться во благо планеты на политическом поприще. Из-за слепой родительской любви окраины столицы стали полигонами для испытания причудливых и непонятных никому идей юного дарования.
Порой Обилер вынуждал Кэма присутствовать на долгих заседаниях. Парень шел на уступки, понимая, что протекция отца еще не раз ему пригодится. Но чувствовал себя чужим на скучных сборищах среди унылых стариков, сыплющих заплесневевшими фразами, почерпнутыми из древних книг. Его отца народ любил за всем известные заслуги, сделавшие жизнь велян чуть легче и спокойнее. Экономические реформы Обилера Таркеши вошли в летописи мудрецов как одни из лучших за всю историю Велянского государства. Неудивительно, что все другие кандидаты на должность правителя были невидимы на фоне знаменитого Обилера. Что кандидаты… Кэм с сестрой по мнению столичных жителей были ошибками природы, недостойными называться детьми великих родителей. На заседаниях Кэма нарочито не замечали, а порой и опасались смотреть в его сторону — вдруг что скажет: глупость, ничего иного, или что пострашнее — задаст неудобный вопрос. Да, положение будет хуже некуда. И возразить нельзя, и согласиться — преступление, и промолчать стыдно.
Кэм был помехой для столичной интеллигенции — не безобидной, потому что трудно было не заметить, и еще труднее не запомнить порождений его явно нездорового рассудка, норовивших потом предстать в кошмарах. Уважаемые жители столицы воспринимали его творчество не как новый стиль в архитектуре и скульптуре, а как издевательство над богатым велянским культурным наследием. Горожане победнее и попроще из ряда тех, кому некогда было разглядывать окантовку парковки для цыжсекров, потому что они спешили оставить свое средство передвижения в специально отведенном месте и бежать на работу; а вечером, после напряженного рабочего дня, они при всем желании не смогли бы эту самую угловатую лепнину разглядеть уставшими глазами… Так вот, они завидовали Кэму. Не знакомые ни лично с ним, ни с его творчеством, эти веляне иногда по вечерам вздыхали в кругу семьи: “Живет в Номинобине счастливый дурачок. Ничего ему не надо делать, чтобы обеспечить себе мало-мальски сносные условия жизни. Роскошные яства сами в рот ему текут — только разевай, и падают в карман несметные богатства”.
