– Принести «Боржоми»? – Спросил он юркого, – это здесь, в комнате отдыха.
– Мы еще не заработали ни чай, ни «Боржоми»,– сказал второй прокурор, крупный хохол, говорящий с жутким малороссийским акцентом, гнусавя крупным носом, настолько пористым и красным, что он походил на елочную игрушку из папье-маше.
– Хорошо, поручите мне сделать это в порядке исключения, – сказал Сергей, – ведь вы все-таки в моем кабинете находитесь, значит, являетесь моими гостями.
Он встал, сделал несколько шагов, и, выждав паузу и не услышав окрика, пошёл к двери, расположенной сзади письменного стола, в углу огромного, с малое футбольное поле, кабинета. Прокуроры, видимо, опешили от такой наглости, сидели, молчали, смотрели на него. Сергей демонстративно открыл дверь комнаты отдыха настежь, зашел туда и тут же громко хлопнул дверцей холодильника. Через минуту он вернулся с «Боржоми» и почти полной бутылкой армянского коньяка 10-летней выдержки. За лимоном он решил сходить позже, во второй заход.
Разлил коньяк по стаканам, пододвинул их к краю стола, где лежали руки прокуроров, проговорил:
– За Отчизну, за народ, за право его выбора, – и, не чокаясь, медленно поднес стакан к губам. Пил вкусно, глоточками, смакуя прекрасный коричневый напиток. Поставил стакан на стол, посмотрел на прокуроров.
– Вам привет из Армении, прекрасный коньяк, грех не пригубить по глоточку…
Задуманную фразу Сергей не успел закончить. Прокуроры одновременно взяли свои стаканы и залпом осушили их. «Ну, вот и славно, – сказал сам себе хозяин кабинета, – сейчас дело пойдет веселее».
– Я мигом, лимон забыл. А вы пока пейте «Боржоми», хотя, конечно, жалко такой коньяк разбавлять водой.
Сергей Иванович снова прошел в комнату отдыха, достал из холодильника приготовленные в буфете бутерброды с колбасой, настоящей, копченой, свиной, лимон, порезанный на блюдце тонкими ломтиками и плотно завернутый в целлофан, вторую бутылку, правда, уже ординарного коньяка «три звездочки», и со всем этим хозяйством вернулся к столу. Там было заметное оживление: прокуроры о чем–то тихо, но, энергично жестикулируя, разговаривали. Он услышал последнюю фразу хохла: «Наикраще прохфилактика – це турма»
Сердце Сергея сжалось, а в голову вдруг полезли дурацкие стишата: «За измену родине – пиф-паф, ой-ёй-ёй, умирает зайчик мой!.. А дети, мои родные, им-то, за что все это? Как им–то объяснишь-расскажешь, что демократическая диктатура–еще гнуснее пролетарской. А, гори все…»
