Он повесил трубку и еще долго подслеповато разглядывал на вытянутой руке экран телефона, нахмурив редкие брови и слегка выпятив губы.
– Михаил Игоревич, картой или наличными? – напомнила о себе Саша.
– Наличными, – с мрачным спокойствием ответил Сирин, убирая мобильник. Затем потянулся к внутреннему карману куртки и достал прозрачный пакет с застёжкой. В пакете томилась пачка мятых банкнот, туго опоясанная синей канцелярской резинкой.
Он медленно распечатал упаковку, снял резинку, обстучал пачку о стол и собрал её в аккуратную колоду.
– Александра, вот ответьте, – неожиданно спросил Сирин, протягивая купюры девушке, – вы сколько тут получаете?
Саша бросила на него удивленный взгляд и быстро забрала деньги.
– Я не могу это разглашать.
– Не можете… – он опустил глаза и постучал пальцами по стойке. – Мне просто любопытно… Почём нынче Родиной торгуют?
Девушка замялась и промолчала.
– Вы же тут вот сидите, Александра, получаете какую-то зарплату за то, что кормите американских воров, которые честных людей обдирают по всему миру…
– Михаил Игоревич, я просто принимаю…
– Да знаю я эту песню вашу! – в душном полусне банка нашатырный голос Сирина разбудил, казалось, даже утонувшую мошку. – Вы просто работу свою делаете. А я тоже вот делаю работу! И мне за неё платят не как вам, я себе телефоны и книжки электрические каждый год не покупаю! Я всё вам, гадам, несу! А вы потом себе новый офис строите на мои кровные, чтобы еще больше людей доить! А хозяева ваши содержат частные армии, управляют интернетом, облучают нас своими антеннами, играют с климатом и вообще весь мир нагибают!..
– Михаил Игоревич, я просто принимаю платежи. Вам вот здесь нужно подпись поставить, – Саша протянула ему бумаги и осторожно посмотрела влево, встретившись глазами с насторожившимся Бегловым.
– Да ясно всё… – вздохнул Сирин. – Где галочка, да?
– Да, рядом там.
– Пожалуйста… Жалко что ли мне крючков… – он отдал бумаги и добавил спокойнее: – я знаю, конечно, вам нельзя это обсуждать всё. Но вы молодые ещё, шутливые, жизни не понимаете. Потом, может, поумнеете, одумаетесь. Только поздно уж будет. Не успеете моргнуть, как по нашим площадям чужие берцы зашагают. И никакой войны не надо будет, сами их впустите ради Кококолы вашей.
– Михаил Иг…
– Ой, да ладно! Всё! – он махнул рукой и развернул чек. Тщательно проверив документы, сложил их в бледно-красную, с потрескавшимися углами пухлую папку и с присвистом выдохнул, а затем, не прощаясь, развернулся и захромал прочь, мимо пластиковых стоек с рекламой ипотеки, чтобы в конце вновь щелкнуть дверью. От дверного сквозняка на окне пришёл в движение одноногий фикус: его огромные, глянцевые, тронутые сухой ржавчиной листья размешали солнце, длинными мятыми тенями ощупав каждый уголок зала и всех, кто был внутри.
