День была Гюль-Тегинь в степи,
Ночь была в широкой степи,
И еду и ночлег в седле отправляя.
Так много дней на кобыле своей седой
Тихо ехала Гюль-Тегинь,
Проезжая за день пути
Расстоянье, что в сотню дней
Может всадник проделать другой…
Стал тут в чрево ее топтать,
Бить ногой нерожденный малыш;
Зарыдала тогда Гюлель,
Стала так ребенку пенять:
«Ой не вовремя вздумал ты
Бить ногами меня сынок,
Прыть свою не в пору, — ему
Говорила Гюлель, — показал.
Далеко мы от юрты родной,
Далеко от отца твоего.
Не в чести, не среди родных
Мир увидеть ты должен, а здесь
В вольной дикой степи». Потом
Говорила ему Гюлель:
«Круп кобылы теперь тебе
Будет люлькой; высокий ковыль
Песни петь, коль я замолчу».
Так, рыдая, широкой реки
Между тем достигла Гюлель.
И к воде скорей поспешив,
Жажду чуя, на землю сошла.
Эй, едва сошла Гюль-Тегинь
Вниз с седла своего, ногой
Лишь своей коснулась земли,
Закружилась её голова,
Ослабели члены её.
Громко «Ай!» сказала она,
И водой отворивши путь
Появился на свет малыш,
С черным волосом головой
Уж покрытой, и полным ртом
Белых крепких зубов коренных.
Сразу, крепко сжав кулаки,
Заревел надувшись малыш,
Громко: «Ай!» — сказал-прокричал,
(И от крика того видать)
В тот же час у кобылы седой,
Что последней в стаде была,
У которой отвис живот,
Повылазила грива совсем,
И спина прогнулась углом,
Жеребенок родился. Имел
Заплетенную гриву он
И подковы на всех ногах
(В локоть целый подковы те).
Подивилась тому Гюлель.
Из реки проточной взяла
Гюль-Тегинь воды, малыша
Той водой омыла, тогда
Платьем высушила своим
И прозвала его Кэртё,
Коль родился в один он час
