Когда я пишу очередную книгу, Город становится мягким и ласковым, мурчит, пахнет кофе, отражает в лужах небесную красоту, услужливо доставляет на мои остановки автобусы, троллейбусы, а лучше — юркие маршрутки, где люди вынуждены сидеть близко-близко друг к другу, и в этом интимном единении, где трудно избежать человеческого тепла и мокрых зонтов, я подслушиваю Истории.
Женщина около сорока везет от восьмой поликлиники дочку-подростка. Та цепляется за мамино плечо рукой в бинте, пальцами прижимая к сгибу локтя другой руки пожелтевшую ватку. Женщина обзванивает ветеринарные клиники. Девочку покусал уличный кот. Если взять справку о том, что кот не бешеный, вместо шести уколов будет только три. «Что можно было с ним делать? Чтобы он тебя укусил? Такой спокойный котик…Я не понимаю… Алло, здравствуйте, это ветеринарная клиника?» — скорбно вопрошает мать. Девочка молчит, по ее глазам видно, что ничуть она не раскаивается. Наоборот, пелена мечтательности накрывает ее лицо: то ли она сладко грезит о мести, то ли шесть уколов — малая плата за успешный контакт с загадочным миром дикой природы.
Молодой человек общается по телефону со своей девушкой. Звучит его разговор как номер в комедийном шоу. Девушка возмущенно, но почти неразборчиво тараторит на другом конце линии, её голос с нежными вкраплениями матов (они все теперь так общаются), прорывается в салон маршрутки, и я, сидящая рядом, и мой сосед — развеселивший школьник, вынуждены выслушивать одноактную пьесу с лаконичными репликами: «А чё?… Ты, коза, когда я тебя обманывал?… Ты дура, я же говорю, телефон разрядился?… И чё?…Да ты достала меня!…Чё я те должен? Ничё я те не должен!» И финальная фраза, произнесенная на эмоциональном пике: «Да ты достала меня совсем, коза, иди пасись в своем боулинге без меня, поняла?!» Занавес. Салон маршрутки мысленно рукоплещет. Но Городу надоели моноспектакли и безыскусные миниатюры. Что же ещё я могу высосать из своей бедной на впечатления жизни? Пусть радуется, что я в свои пятьдесят девять не сижу на лавочке перед подъездом и не помечаю проходящих мимо соседей клеймом «наркоман» и «проститутка».
Город задумывается. На фоне его молчания я встречаю дочь и внука на вокзале, как примерная бабушка жарю пирожки и уговариваю Савву: «Ну потерпи еще недельку, пока вода прогреется». Но Город уже придумал. Похихикивая и играя солнечными лучами на лобовых стеклах проезжающих машин, он ловит меня у свежепрокрашенной «зебры», среди колясок и толп отдыхающих. Я отвечаю на один-единственный звонок и… вот оно, Норкин, Ренат и новая книга.
