Киприянов заметил, куда я смотрю, и кинул медсестре через плечо:
— Выйди.
Та состроила очередную мину, но спорить не стала. Киприянов не тот человек, чтобы с ним спорить.
— Сеня.
Скат, не помешкав ни секунды, скользнул к двери, встал там с каменным лицом. Комната была длинная и узкая, голос Крысака гас в тесных пространствах между громоздкой мебелью (ампир, барокко), оседал на стенах, обитых итальянской шелкографией, тонул в обивке. Роскошь. Эклектика. Безвкусица.
— Не такой я тебя представлял.
— Меня?
Уж совсем молчать я не могла. Люди не молчат, когда их насильно сажают в машину с затемненными стеклами и увозят к черту на кулички. Люди боятся, они говорят, потому что им страшно. Они чувствуют себя беспомощными, крошечными. Начинают понимать, как легко можно потерять достоинство и жизнь.
— Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит? Почему я здесь? Вы кто?
— А разве тебе не сказали? — Киприянов разочарованно поцокал языком.
— Нет! По какому праву?!
Я подпустила в голос истеричных ноток. А руки у меня и вправду немного тряслись. От напряжения. Поправила очки на носу, неуверенным, нервным движением. Одни люди в очках кажутся более слабыми, домашними, другие приобретают шарм, третьи ставят преграду между собой и окружающим миром. В моем нынешнем облике очки – небольшая деталь, добавляющая «образу» ущербности и некрасивости. В них я просто классическая старая дева.
Скотина, даже сесть мне не предложил. А я не могу сесть сама. Я испуганная тетка, библиотекарь в областном центре. Испуганные тетки не садятся без приглашения в домах с лепниной и каминами. И я стояла, осматриваясь краем глаза. Разглядела у окна книжный шкаф красного дерева. Ампир. Британия, начало девятнадцатого века. Мечта. Тысяч четыреста, если не больше. Если бы у меня было постоянное жилье, я бы жила в ампире. Писала бы письма на липком от патины бюро, а печенье хранила бы в буфете красного дерева. Впрочем, кто сейчас пишет письма?
Киприянов понял мой взгляд по-своему, мол, баба первый раз в такую роскошь попала, ошалела совсем, зенки в кучку собрать не может. Что-то в выражении его лица поменялось, черты смягчились, в глазах промелькнула растерянность . Он кивнул на банкетку, обитую гобеленом. Подделка под девятнадцатый век, но хорошая. Я села, прижимая к животу в спешке прихваченную из дома сумочку с документами. На паспорте — не я. Той женщине тридцать девять лет. Мне меньше. Но мы отдаленно похожи. Только я обычно не ношу очки, даже сейчас на мне простые стекла без диоптрий. И еще немного грима: под глаза, на лоб, чтобы казаться старше. Грим я собой не взяла, не успела. Придется впредь полагаться только на «обаяние». Держать иллюзию намного сложнее, чем пользоваться гримом, можно отвлечься и раскрыть себя раньше времени. Ничего, у меня тусклые, неопрятные волосы мышиного цвета. Ничто не портит женщину так, как неухоженная голова.
