Час за часом до поздней ночи, в дыму семи свечей, дочка лекаря говорила о таинстве тьмы. По глазам своей подружки она угадала весть о великом и страшном пришествии; прорицая грядущее по зеленым, сонным глазам, отчетливей остроконечной вершины, открывшейся взору жестянщиков, увидела она роковое пришествие зверя в оленьей шкуре, рогатой твари, чье имя читалось наоборот, и трижды черного странника, который взбирался на холм к семи премудрым девушкам Кадера. Она разбудила кота. Бедняжка Бубенчик, сказала она, погладив его против шерсти. Динь-дон, Бубенчик, сказала она, раскачав шипящего кота.
Сестра, подними левую руку. Первая девушка подняла левую руку. Теперь правой рукой вложи иголку в левую руку. Где иголка? Вот, сказала дочка лекаря. Иголка здесь, у тебя в волосах. Она потянулась к черным волосам и вытащила иглу из завитка над ухом. Скажи, Я пронзаю тебя. Я пронзаю тебя, сказала девушка и с иголкой в руке кинулась на черного кота, который томился на коленях у дочки лекаря.
Ибо любовь принимает разные облики: кота, собаки, свиньи или козы; однажды во время мессы возлюбленный был заколдован, теперь он обрел иные черты в облике стремительного кота с кровоточащим брюхом, который пронесся мимо семи девушек, мимо гостиной и приемной лекаря, рванулся в ночь, на холм; ветер задел его рану, и он стрелой метнулся вниз по камням к прохладе ручья.
Он молнией промелькнул мимо трех жестянщиков. Черный кот - к счастью, сказал лудильщик. Окровавленный кот - к несчастью, сказал Джон-Ведерник. Точильщик ножниц не сказал ничего. Они возникли из тишины, возле стены дома на Пике, и услышали адскую музыку через открытую дверь. Они прильнули к витражному стеклу окна, за которым плясали семь девушек. У них клювы, сказал лудильщик. Перепончатые ноги, сказал Джон-Ведерник. Жестянщики вошли.
В полночь черная девушка родила свое дитя, черного зверька с глазами котенка и с пятном в уголке рта. Повитуха, вспомнив о родимых пятнах, шепнула лекарю о крыжовнике на руке его дочери. Он доношенный? спросила миссис Прайс. Рука лекаря дрогнула, и ланцет соскользнул под подбородок младенца. Ну-ка, заплачь, сказала Миссис Прайс, любившая всех младенцев.
Ветер стонал над Кадером, будил уснувших грачей, которые громче филинов кричали в деревьях, запутывая мысли повитухи. Это было неслыханно, чтобы грачи, сонливые птицы на оцинкованных крышах, кричали ночью. Кто заколдовал грачей? Того и гляди, солнце взойдет в четверть второго ночи.
