Стрекозел | страница 2



- Они старые. Но главное - их сыновья служат в армии у Кармаля. Офицеры, как и вы.

Уловив знакомое слово "Кармаль", старики закачали чалмами, прикасаясь тонкими жилистыми пальцами к маскхалату Стрекозова.

- Сахи аст, сахи. Баче э ма дар урду э Афганистон хидмат миконад.

- Что они долдонят?

- Клянутся, что сыновья в правительственной армии, "зеленые".

- А кишлак духовский?

- Духовский, - согласился Муха и моментально продолжил, предугадывая очередной вполне справедливый вопрос взводного, - но это ничего не значит. Стариков никто не трогает. Вот если бы их дети сюда пришли, тогда точно застрелили бы или кожу с живых содрали. А отец при чем? Он не виноват, что сын офицер. Вот и живут спокойно. Никто их не обижает.

- Везде так? - не поверил Стрекозов.

- Да, - уверенно сказал Мухамадиев и закусил припухшую, в трещинах нижнюю губу.

Чувствовалось, что он полностью доверяет старикам и сейчас целиком на их стороне.

- В каждом кишлаке люди такие есть. Если все ушли, кроме некоторых, значит, их родственники в армии, ХАДе или Царандое. Поэтому они и не боятся нас, не прячутся. Помните, две недели назад мы на войну в Рабат ходили? Перед ним кишлачок был? Помните старого афганца - бобо, возле дувала с кувшином молока? Подходи, пей.

- Помню.

Старик в грязной чалме с коричневым лицом, изъеденным морщинами, сидел, подвернув под себя ноги, у самого входа в кишлак. Перед афганцем на небольшом выцветшем и застиранном куске ткани лежали две лепешки, рядом высился широкогорлый кувшин, возле него огромная, как таз, голубоватая пиала.

Боевые машины пехоты одна за другой скрывались в теснинах вымершего кишлака. Жирные желтые клубы пыли дымились и расползались мелкой взвесью, висели над землей, напоминая покачивающуюся непроницаемую ткань. А старик все так же был недвижим. Его порошило пылью, и людям, сидевшим на раскаленной броне, казалось, что он мертв.

- А если разведчики?

Стрекозов склонил голову набок, искоса покалывая темно-зелеными глазами пришельцев. Ладонью взъерошил коротенький упругий ежик на голове и задумался.

Лейтенант, выкованный на примерах бескомпромиссной, незатухающей классовой борьбы, никак не мог сейчас взять в толк, отчего эти старики до сих пор живы. Ему было совершенно непонятно, как могут спокойно ходить по деревне люди, дети которых, в сущности, выступают против остальных односельчан. В этой их спокойной жизни видел взводный главный подвох для себя и своих подчиненных. Если бы высохшие, с шершавыми лицами старики сказали Стрекозову, что их бьют и преследуют, что их дома сожгли, им нечего есть, он, может, и поверил бы. А так?