… для греков «дом» буквально означает «тёплая ванна», а «вдали от дома» – «далеко от тёплых ванн» …
а когда узнала, когда взошла на башню, когда увидела, навзничь упала и стала голосить во весь голос.
… мы никогда не узнаем, о чём думал, что чувствовал, слепой Гомер, описывая эту сцену, если и плакал, то не над судьбой Приама и Гектора, а над судьбой всех нас, человеков …
Такая вот сцена, которая ждёт своего воплощения в Большом Кино, в фильме о Силе по Гомеру, о Силе по Симоне Вейль, о Силе, которая вечно притягивает человека и вечно его обманывает. А может быть и в Большой музыкальной форме, где и смех богов будет слышен, и вопль Фетиды, и отчаяние Ахиллеса, и гротескная тема «ахиллесовой пяты».
Наступает время вмешаться богам: греческие боги не знают сострадания к людям, но по их разумению, не предавая трупы земле, Ахиллес оскорбляет Землю (Землю как божество) и, тем самым, нарушает порядок, которого люди обязаны придерживаться.
С целью усмирения Ахиллеса они не прибегают к Силе (не будем разгадывать их логику), а решают отправить к Ахиллесу старца Приама с дарами (без даров дело не делается не в древности, не позже).
Признаюсь, во всей мировой литературе не знаю эпизода, который потрясал бы меня больше, чем эпизод встречи Ахиллеса и Приама. Всё предыдущее, обиды, гнев, злословие, битвы, героизм, малодушие, предательство, кровь, смерть, представляется мне прелюдией к встрече этих столь разных людей: молодого, сильного, клише которого у Гомера «божественный», и которое в свете судьбы Ахиллеса воспринимается иронично (смех небес), и почтенного старца, у которого судьба отобрала почти всех детей, многих из которых убил Ахиллес. И вот этот старец, в ноги упав к Ахиллесу, обымает колена и руки целует, просит пощады не к живому, а к мёртвому. Старец умоляет Ахиллеса и его мольба – продолжение всё того же героического плача.
«Я же, несчастнейший смертный, сынов взрастил браноносных …
Я пятьдесят их имел при нашествии рати ахейской
Их девятнадцать братьев от матери было единой
Прочих родили другие любезные жёны в чертогах;
Многим Арей истребитель сломил им несчастным колена.
Сын оставался один, защищал он и град наш, и граждан;
Ты умертвил его, за отчизну сражавшегося храбро.
Гектора! Я для него прихожу к кораблям мирмидонским;
Выкупить тело его приношу драгоценный я выкуп».
И заплакали они оба, Приам по-прежнему простёртый у ног Ахиллеса, и «горестный стон их кругом раздавался по дому», а потом, когда «насладалися они благородными слезами и желание плакать от сердца отступило», поднял Ахиллес простёртого старца и произнёс он «крылатые речи», уже за порогом своей ярости и своей дикой гордости, которые ранее ничто не могло усмирить.
