– Наркотики меня не интересуют.
Не интересовали они его до старшей школы. А потом он влюбился в какую-то смазливую дуру и болтался за ней. Пацаны предупреждали Ваньку, но он отмахивался:
– Пусть покобелирует маленько. Че он у меня в армию девственником пойдет?
Дура шарилась со своими из шараги, те терлись с Хорьком, и Ванька чухнулся, только когда мамка недосчиталась зарплаты. Ванька бил братишку, запирал, но тот свалил из дома и уже через пару дней попался. Хотел ограбить кабинет информатики. Спрятался в школе, собирался ночью спустить дружкам компьютеры через окно, но окна оказались забиты гвоздями, пришлось оглушить сторожиху и взять ключ. Бабка оказалась больная и чуть не умерла от удара.
Выносить мамины причитания было невозможно, и Ванька ушел. Сидел на крышке погреба под окном Хорьковского дома, слушал музыку в телефоне. Как назло, попадались только тоскливые мелодии, а кнопка перелистывания у Ваньки давно сломалась. Он шарился в настойках и искал другой способ переключить.
Соленого он так и не заметил, хотя тот махал ему с дороги, а потому подошел уже раздраженным.
– Слышь, у меня тачка накрылась, по ходу клина словил.
– И че? – спросил Ванька, все еще глядя в телефон.
– Ниче! Хорька на моцике везти?
– Значит, на моцике.
– Ага, я ща такой с трупаком в люльке и на отвал?
Ванька промолчал. Подумав, Соленый спросил:
– Слышь, мож, прицеп присандалить?
– Или так, – равнодушно пожал плечами Ванька.
Прямо над ними внезапно раздался странный протяжный стон, больше похожий на вздох. Они подняли головы, но заметили только мелькнувший силуэт женщины в проеме окна.
– Че все ревут-то е-мое! Задрали, капец!
– Это баба евошняя, – пояснил Соленый, – Ну так мне че?
– Капчо! На моцике поедем.
Из дома вышла опухшая от слез Даша в галошах на босу ногу и плаще. Ванька, конечно, видел ее раньше, но старался не разглядывать – она носила сарафаны на тонких бретельках, и ее большая грудь непристойно колыхалась. За разглядывание груди чужой бабы легко было схлопотать, а Ванька рисковать не любил.
Даша обесцвечивалась и делала химическую завивку, а сейчас волосы отросли, и оттого ее голова была похожа на одуванчик, с которого сдули верхушку. Лицо казалось по-детски смешным, то ли из-за прически, то ли из-за пухлых щек. Мамка почему-то называла такие щеки «брылями».
Даша, привалившись к стене, с укоризной смотрела на Ваньку. Ванька торопливо уставился в телефон. Она, похоже, продолжала смотреть, но теперь Ванька не поднимал головы, боялся, что она заплачет или начнет обвинять, тогда ему придется объяснять про братишку, и они поссорятся.
