Портретист одет в длинную, изгвазданную красками, тёмно-коричневую робу, под которой не видно его обычного светского платья.
Вице-король сидит в удобной, но статичной позе вот уже полтора часа. Ему скучно и жарко, потому что кресло — прямо на солнечном пятне, хоть и смягчённом прозрачной тенью от маркизы. Он, как и в предыдущие сеансы, пытался поговорить с художником, но тот неважно знает имперский язык, а вице-король — язык Синтары. К тому же художника сковывает этикет, и поэтому общение их поневоле скудно и формально.
Но положение обязывает, и портрет вице-короля кисти лучшего художника мира (из тех, кого можно было уговорить проплыть полсвета в Марку) будет украшать Дом приёмов в Акебаре.
В гостиной тихо, только шелестят занавеси, да слышно тяжеловатое в силу возраста и комплекции дыхание почти шестидесятилетнего вице-короля и свистящий шорох робы художника, когда он двигается.
В это время года в середине дня Акебар и окрестности накрывает такая тяжёлая влажная духота, что днём многие стараются лечь спать где-нибудь в дальнем углу дома, у толстенной каменной стены, выходящей на теневую сторону, да чтобы ещё сквознячком овеивало.
Вице-король тоже бы прилёг (и он через вдох не может сдержать зевоты), но это время дня — единственное, которое он может не посвящать работе (ну, не считая позднего вечера, когда превыше всего — семья, но кто же пишет портреты в темноте?).
По случаю жары все двери в анфиладе открыты, и лёгкий сквозняк приносит видимость облегчения. Благодаря этому же слышно, когда кто-то ходит в других комнатах — правда, редко: слуги стараются то ли не мешать хозяину, то ли поменьше быть у него на глазах; дежурная охрана где-то на первом этаже, и только горничная иногда осторожно заглядывает в одну из дверей: нет ли каких пожеланий?
Но вдруг из дальнего конца анфилады тихонько доносится ритмичный скрип лестницы, потом уверенные шаги сапог со шпорами по навощённому паркету — и в комнату, обмахиваясь шляпой, заходит рослый и худой мужчина с аккуратно подстриженной растительностью вокруг рта, длинными, до плеч, каштановыми волосами, весь в чёрном, за исключением снежно-белых воротника и манжет, выпущенных из-под камзола, да ослепительно надраенной золотой цепи толщиной в палец, на которой висит, болтаясь на груди, маленький, но тяжёлый знак Общества Мышеловов[6] в виде золотой дохлой мыши с бриллиантовыми глазами.
3
— Приветствую тебя, дорогой мой кузен, — заявил этот человек, которого звали дука Местрос Фаба из Дерры Аттоуской, комес Ретавии, Малкиона и Астрильда, один из самых богатых и влиятельных магнатов Империи — и третий, наверное, вельможа по значению в доме Аттоу.
