Сожалею о несостоявшемся вечере и уплываю в сон.
В аэропорту нас встречают представители прессы. Уже светло, хотя ещё не жарко. Обычное сентябрьское утро.
Господи, вчера ещё было лето.
Мне рассказывают, что на ликвидации последствий аварии работают порядка шестидесяти горных спасателей. Что создана межведомственная комиссия по расследованию причин ЧП. В нее вошли специалисты ДЧС области, департамента промышленной безопасности, министерства труда и компании «АрселорМитталТемиртау».
Закидываем с Надей вещи в гостиницу. Беру фотоаппарат, камеру, и едем к месту аварии. Надо поговорить с семьями, узнать, как им поможет руководство шахты, есть ли в забое люди, все ли эвакуированы и подняты на поверхность.
Надя плачет. Она впервые в жизни сталкивается с горем так близко.
Плачет во время интервью, пытается остановить меня, когда я прохожу на опасную территорию, когда работаю вместе со спасателями.
В гостинице за ужином молчит, насупившись.
Я не трогаю её, она должна сама пережить всё.
В номере набираю текст статьи на лаптопе. В двери стучит Надя.
— Дмитрий Иванович, мне так страшно одной, можно я тут у вас на диване лягу? Я не буду вам мешать.
— Дима, называй меня просто Дима.
Она переносит свои вещи в мой номер и устраивается на диване.
Дежавю какое-то. Машка когда-то тоже вот так вошла в мою жизнь. Набираю её номер, рассказываю о себе, о Наде. Интересуюсь сыном, прошу не скучать.
Перед сном пытаюсь просмотреть почту и ответить на письма. Отбрасываю спам, отвечаю, пока не натыкаюсь на то, первое, что пришло вчера утром. Обратного адреса у него нет. Открываю текст:
«Зачем ты украл мою жизнь, Митя?» И подпись — Андрей.
========== Часть 3 ==========
Я читаю текст письма снова и снова.
«Зачем ты украл мою жизнь, Митя?»
Митя! Митей меня Андрюха никогда не называл. Не сходится. Только Дима или Димыч. Не мог он так написать. И выглядит письмо уж слишком по-женски. Андрюха бы меня обматерил, или вообще слать письмо не стал бы — сам бы пришёл. Морду бить.
А если ходить не может?
Даже если не может, то какого чёрта ждал два года?
Вопросы, одни вопросы, и сердце в галоп — такой, что мушки перед глазами и боль за грудиной.
Я хочу, чтобы он был жив, хочу, чтобы это правдой оказалось. Он мой друг. Соперник, но друг. Я его смерть не пережил, а потому понимал мою Машку.
Мысль о Маше холодом сковывает спину. Если он жив…
Мне подумать страшно о продолжении этой фразы.
Господи, неужели вот сейчас я желаю другу смерти, потому что присвоил его жену и сына?
