Кстати, и Алинка, по мнению Глеба, была не как все. Каким-то образом в однородной среде подруг её минуло увлечение модными забавами молодых питекантропов (пусть они обижаются, но разве это не так?!). Например, она не считала возможным появляться на людях в обтягивающей до бесстыдства одежде, не курила как все девчонки, будто бы украдкой, но специально напоказ, не красила ногти под многоцветный светофор, не делала постыдных наколок… А всё это, думал Глеб, даёт Алинке внушительную фору на фоне остальных заурядных, но чересчур моднячих подруг, интеллектом не дотягивающих до милой человекообразной обезьянки.
Наконец, Глеб высказал Алинке, что давно собирался! Фактически во всём признался! И сразу затрясся от страха, опасаясь, как бы все их нормальные отношения после столь откровенных признаний не разлетелись в пух и прах. Вот ответит Алинка, не дай бог, будто он ей тоже нравится, и больше уже ничего не надо! Это и окажется самым ужасным! Ведь так можно ответить лишь постороннему и безразличному человеку, ничего особенного к нему не испытывая!
В общем-то, конечно, это обычное дело среди влюбленных! Называется оно – неразделенная любовь. Но не опускаться же даже в предвидении отказа до того, чтобы морочить девушке голову чьими-то лирическими стишками и, тем более, своими! Стихи – это всего лишь словесный туман обольщения! Умный человек сразу догадается, куда дело клонится! Посмеется! А другие варианты Глеб и не рассматривал.
Алинка же на признание среагировала, как показалось парню, весьма неожиданно. Она потупилась, ничего не отвечая, и в таком положении выдержала долгую-долгую паузу, самую мучительную в жизни Глеба. В это время кровь гулко стучала в его висках, и он уже понимал, что трагически ошибся в отношении к себе Алинки.
«Я ошибся! Она – всего лишь отличный товарищ! Только и всего! Но как мне после этого жить? Ведь дальше всё будет продолжаться без неё, без Алинки! Даже надежду нельзя себе оставить!»
Но через пяток долгих секунд, когда Глеб почти захлебнулся в самых грустных размышлениях о будущем, Алинка прервала затянувшееся молчание:
– Глеб! Я же всё знаю! – она была очень серьёзна. – Я давно знаю, что я для тебя лучше всех! Я даже знаю, что ты меня ни за что не предашь! Даже в самых страшных обстоятельствах!
«Вот! – в отчаянии заключил Глеб. – Начинается обычная в таких случаях канитель… Она меня успокаивает, чтобы не обидеть бедненького и отвергнутого…»
И после осознания столь тяжёлой для себя истины, он как можно спокойнее произнёс, старясь не выдать свою беду:
