На Леховом лице ходили ходуном желваки. Он сощурил глаза, казалось, от ненависти к этому советскому солдату, но вдруг словно подломился, сдёрнул кепку и заплакал в неё.
– Иди-ка ты в холеру! – Гулко бросил конюшонок, вытирая слёзы. – Старый чёрт.
Савкин подошёл к Леху, тронул за плечо.
– Ты прости меня. Мне правда очень нужен конь.
– Фуража не дам! – Лех вытер пыльной ладошкой слёзы. – Забирай мышастого. Только он лютый, сам с ним договаривайся.
– Спасибо тебе, пан Лех. Как зовут-то его?
– А он всё равно не пойдёт, зови как хошь.
Дед Лех шмыгнул носом, развернулся и щёлкнул кнутом. Тёмно-серый конь поднял голову. Лех решительно прошагал к нему, взял за узду и обнял за шею. Пошептал что-то, наклонился, распутал ножные ремни. Обтёр кепкой глаза сначала коню, потом себе и потянул к дядьке. Савкин принял верёвку, протянул руку на прощанье.
– Лютый, говоришь? Так и запишем.
* * *
Грифеля вели двое с новым запахом. Пахло от них потом, гарью и чем-то неприятным, химическим. Он не сопротивлялся, шёл себе и шёл. Может быть, к Артисту ведут?
Тот, что помладше, всю дорогу возмущённо махал руками и кричал – а Банникову я что скажу?! Старший вёл Грифеля и ничем не махал. Он вообще был какой-то очень спокойный. Казалось, укуси его за плечо, он и не удивится.
– Скажешь, не было ни овса, ни сена. Коня последнего забрали, чтоб с голоду не помер зимой. Банников найдёт, где пошукать, тут ещё деревень хватает.
– Дядь Гаврила, а если узнают?! – Молодой кипятился и дёргал палку за спиной.
– Ты не трынди, никто и не узнает. Нельзя, Петька, последнее отнимать, не по-христиански это.
– А я атеист, Гаврил Демьяныч! Ты мне на религию тут не дави!
– Не давлю я никуда, Пётр. А только тебе потом с этим жить. Так живи, чтоб помирать было не стыдно.
– Да ну тебя!
Молодой опять махнул рукой и обиженно обогнал соседа.
– Вишь, какой дурак, – оглянулся на Грифеля человек, – да ничего, пообтешется.
Места были коню хорошо знакомы, по этим холмам он часто возил хозяина до того, как пришли чужие люди. Тут были славные игры с братом, а здесь как-то зимой его гнал волк. Грифель равномерно качал головой в такт ходу, подрагивал кожей, когда поздний овод впивался в нежное место, кидал на тропу горячие яблоки. Осеннее солнце било прямо под короткие волоски кожи, отчего Грифель из тёмно-серого сделался словно стальным с красивым голубоватым отливом. Иногда он цеплял губами с низких веток ещё державшиеся дички, хотя их собратья дружно гнили в траве, и хрустел мягким крахмалом. Когда проходили ручей, человек подвёл Грифеля к воде и похлопал по шее – пей. Сам снял с ремня фляжку, набрал воды, сполоснул лицо. Молодой топал вперед без остановки, удалившийся, но всё еще заметный. Конь зашёл передними ногами в воду, посмотрел как течением сносит ил, сделал несколько глотков. Потряс гривой, развернулся к человеку: мол, ну, веди.
