Агата примерила вещи. Они оказались совершенно впору. И эта фраза Росинской: не лишайте меня возможности делать добро…
Придётся не лишать!
Агата позавтракала. Затем решила отправиться на автобусе в село, где раньше проживал её дед Иван с семьёй. Ей хотелось, как можно больше узнать о нём.
А затем Агате надо было переночевать ещё одну ночь в гостинице и отправиться в Тверскую область. Именно там находилась могила деда.
Конечно, можно было сократить путешествие, не лететь в Тюмень, а отправиться сразу по назначению. И Бонифаций тоже говорил о том, что Агата делает крюк. Но женщина решила, что пройдёт весь путь, который прошёл её дед…
Мы воевали…за родину! Конечно, это плакатные слова… для тех, кто не воевал. Но родина всегда выглядит больнее, если ты ранен…
Ивану Ивановичу было всего тридцать семь лет.
Провожая его, жена – её, Агаты, бабушка Шура напекла пирожков. И рассказывая об этом, она плакала. Агата помнит эти крупные, прозрачные слезинки. Алмазные.
– Ой, дитятко, вот ты уже взрослая, тебе можно сказать…
– Скажи. Скажи. Я уже в институте учусь.
– Вот когда диплом получишь, скажу…
Бабушка Шура хотела рассказать о том, как мёрзлую картошку ели. Как штопали бельё. Как дрова она таскала, надорвалась, как спина болела, колени ныли, как ступать было больно. И валенки дырявые. И мороз лютый. И как одной тяжко-о-о…
Но рассказала совсем о другом. Вечером Витенька – младшенький, девяти месячный не засыпал никак. А попрощаться с Иваном Шуре хотелось всласть. Ночь-то когда ещё с мужем выпадет, да и выпадет ли вообще? И свою женскую надо справить радость, и мужу угодить. И долг бабий. Но Витенька куражился, животик выгибал, видно чуял, что мать волнуется. Шура несколько раз в одеяло его заворачивала, выходила во двор, убаюкивала, но только стоило вернуться, Витенька тут же начинал хныкать. «Спи, маленький, спи…»
«Давай я убаюкаю, – муж брал на руки сына, долго ходил по избе, бесполезно, не спал малец, – может голоден?» «Давай уж покормлю!» – Шура несколько раз прикладывала сына к груди, тот вяло чмокал, сразу же засыпал, но в колыбельке снова начинал горланить. Шура снова закутывала Витеньку, надевала тёплые панталоны, зипун, выходила во двор, долго стояла на морозе, клала сына на лавку. Так продолжалось больше часа, а то и двух. Лишь под утро Витеньку сморило, он заснул в своей мягкой колыбельке, а Шура легла под бок к мужу. На лавке зашевелился старший сын, скоро в школу, затем подняла голову дочка. Иван понял: уйдёт на войну не солоно хлебавши, не обласкав женского тела. Шура так умаялась, что лежала рядом, обмякнув, в полусне. Иван снял с жены штопаные рейтузы и перецеловал каждую заплатку. Жадно обмусолив женские руки, которые от стирки в холодной воде, покрылись пупырышками. Жена совсем сморилась, заснула. А когда глаза открыла, то поняла уже утро, муж пьёт кипяток, заедая пирогом. Дети уже убежали в школу, а Витенька всё также безмятежно спал. Шура вскочила, протёрла глаза:
