Я прочищаю горло.
— Воришка рубашек, — поддразниваю я и шаркающей походкой подхожу к ней сзади. Кладу ладони на милые миниатюрные бедра, и все ее тело напрягается. — Что случилось?
Она нервно хихикает.
— Настроен на оладьи? Или на то, чтобы отгрызть себе руку? Потому что я еще не начала печь, так что сейчас самое время сказать мне, сколько крови пролито в моей спальне.
Я со смехом прижимаюсь поцелуем к ее виску.
— Я не прочь поесть. — Не прочь съесть тебя, вот о чем я на самом деле думаю. Подхожу к барному стулу возле кухонного островка, чтобы лучше ее видеть. Как такое возможно, чтобы утром она выглядела так мило? Щечки пылают, рыжие волосы собраны в большой пучок на макушке. И она не выглядит так уж плохо в моей гигантской рубашке.
— Как спал? — спрашивает она, начиная взбивать тесто для оладий в большой стеклянной миске.
— Как убитый, — признаю я.
Она закусывает губу.
Я с любопытством ухмыляюсь.
— Я что-то такого сказал?
Она кивает.
— Можно подумать, что я более зрело отношусь к подобному, потому что все время об этом пишу, но это не так. Когда я проснулась, у тебя был самый большой утренний стояк, который я когда-либо видела в своей жизни.
Приподнимаю брови.
— Тогда, почему не разбудила меня, чтобы мы могли что-нибудь с этим сделать?
Мерседес застенчиво улыбается, так мило, что мой член дергается. Моя секс—писательница, чертовски застенчива? Господи, она становится только лучше.
— Ты очень крепко спал, — объясняет она. — И я решила, что трех оргазмов за двенадцать часов достаточно.
Запрокидываю голову и смеюсь.
— Не думаю, что тебе когда-либо следует устанавливать предел для оргазмов.
Ее глаза находят мои, и от одного горячего взгляда сексуальное напряжение между нами начинает шипеть, как бекон на сковороде. Она облизывает губы.
— Ты так и будешь сидеть и строить мне сексуальные глазки или поможешь приготовить завтрак?
Я встаю и потягиваюсь.
— Мне может понадобиться моя рубашка. Будет очень жаль, если я обожгу их брызгающим жиром от бекона.
Провожу пальцами по кубикам пресса, и Мерседес смотрит так пристально, что тесто для оладий начинает литься на горячую конфорку.
— Оладьи, — говорю я, глядя на беспорядок.
— Что? — хрипит она, все еще глядя на мое тело.
— Мерседес, оладьи! — кричу я, когда от лужицы на плите начинает подниматься дым. Быстро обхожу стойку и забираю у нее миску.
— Дерьмо! — восклицает она, выходя из оцепенения. Она ставит миску на стол, выключает горелку и берет тряпку, чтобы убрать беспорядок. Застенчивым взглядом из-под темных ресниц она смотрит на меня. — Может, вернуть тебе рубашку — не такая уж плохая идея.
