В какой-то миг воцарилась гнетущая тишина. Верке даже показалось, что самолет улетел, и она уже засобиралась было выбраться из убежища. Как вдруг мощный удар потряс хату. В одно мгновение пыль заполонила пространство, а грохот оглушил Верку. Тут же дети заорали в голос и расплакались. На кровать обрушились доски провалившейся крыши, на пол попадали саманы и их куски выдранные взрывом из стен. Бомба угодила прямо в ее хату. Верку и детей спасло лишь то, что бомба разорвалась во второй, дальней комнате, в комнате, где стоял сундук с аккуратно сложенным богатством и красивая железная кровать с периной и тремя пуховыми подушками – ее с Ваней кровать.
После взрыва, с такой любовью построенная прохладная летом и теплая, сухая зимой, хата представляла жалкое зрелище. В тот раз впервые молодая казачка, не переставая, плакала трое суток.
Она просто не знала, что ей делать. Дети малые, мужа нет, вместо крыши по двору были разбросаны разбитые доски и солома. Задней стены не было вовсе, а две боковые были наполовину разворочены. Повсюду валялись саманы и их куски, глядишь, а скоро и зима на дворе. Пришлось хату делать в одну комнату. Соседи и родня помогли, конечно, но после ремонта из того, что сгодилось, хата выглядела убого, стала куцей. А тут еще, как назло, и скорая оккупация.
В Отрадо-Кубанскую пришли немцы. К Верке поселили какого-то чи ехрейтура, чи можа фельфебеля, а ей с дитями приказали ютиться в летней кухоньке. Немец ее не обижал, но Верка за «свово Ваню» приняла оккупантов в штыки. А заселившегося в хату того самого ехрейтура Верка отчего-то возненавидела люто. Ох, да так люто, что кодысь красна армия зайшла обратно у станицю прям у дворе гадину запорола вилами.
На селе гутарили, шо вона будто бы тады казала: – «Шоб не вуспел вдрать, подлюка».
Сама Верка об этом происшествии никогда не рассказывала, но были свидетели тому, что в тот день красноармейцы с ее двора уносили убитого немца, а ее не по-женски крепкие натруженные руки и спокойствие, с коим она отрубала курям головы, красноречиво свидетельствовали, шо запороть вилами вражину она могла запросто. После войны Верка не смирилась с тем, что в хате жил немец и, как окреп колхоз, при удобном случае снесла ее, затеяв строить новый дом…
Проплакалась от воспоминаний Вера Алексеевна только к вечеру. Когда на станицу опустилась прохлада, она по обычаю надела вечерне платьте, на крыльце сунула ноги у выходны чувяки и пийшла до Варьки на соседнюю вулицу трохи побалакать.
