Казаки на весь полк напустили тифа, и весь полк помер от тифа. Хоронили в общую яму.
А Лёля, дядя, остался с сиротами: от дяди Пети трое и я, четвёртая.
Дядя тоже уставал, он был добрый. Никогда не ругался, никакими словами не обзывал. Такой был весёлый шутник, он нас, сирот вырастил и выдал взамуж. У Лёли жена тоже была очень добрая.
У Лёли ноги болели, он был в плену. Он их простудил в Германии. Я была самая старшая, нас четыре девчонки. Коней я очень любила, и оне мне всегда своё мурло протягали, чтобы я их погладила и ещё у нас была собака звали Рябчик, до чего умный был: от меня не отходил, куда бы я ни пошла он за мной идёт, если я его не возьму, бывает что он мне не нужон, то он заскулит жалобно. Лёля скажет: уж возьми его. Когда возьму его, он так рад: вперёд меня бежит, то остановитца хвостом повиляит. Лёля до чего был добрый, ни когда меня не ругал, только шутил со мной, он жалел меня, его сестры сирота дочь.
Очень много было в поле работы, закончим сев, начинаем пары пахать. Я не пахала, Лёля пахал, а я варила обеды. Тут я стала подрастать, тожа помогала: за водой схожу и коний пою, путаю и распутаю, чтобы Лёли полехчи было, а тут покос сено косили и метали, а я граблями железнами сгребала на лошадя. Пока сено убираем уже хлеб поспевает, Лёля косит литовкой, а мы снопы вяжем, много навяжем снопов, потом таскаем в кучи и ставим в суслонку. Поставим десять снопов и десять снопов закроем – называтца суслонка. Ой, как тижоло было! Мне было 14 и 15 лет я была жиденька, худенька силы нет с утра до вечера, темно домой приедем, утром снова чуть свет будют снопы возить с поля на гумно. Мне тижоло поднимать к верху разжнетцами, ето такия вилы – два рожка, и вот Лёля меня научил класть клади, ето снопы ложат много-много друг к дружке и называетца кладь. Ето кладут только мужики, а у меня живот болел от тяги. Тут лён убираем, рвём его, в снопы вяжем, колотим валками, семя выколачиваем, тут его стелем, чтобы он был белый – полежит месяц снимаем, опять – в снопы, везём домой. Столь много работы в поле было, но праздники все почитали. Едем домой и в баню, котора тётка истопит. Вымоемся, на другой день празнаваем, отдыхаем. Так было весело!
Когда Лёлю увезли на Пласт в тюрьму, на него накладывали не посильно разверстку хлеба, и остались баба и тетя Егоровна. И на другой день пришёл Лаврушка, из бедных, и полез в подпол и начел выгрёбать картошку. Там всего было 15 ведер, и баба села к лазилу и говорит: Лавруша, оставь хоть ведёрочко картошки. Он говорит: оставлю. И вот когда выгреб, ушёл, тетя полезла в подпол – ни одной картошнчки не оставил, ни одной, не то што ведро, на зло. На это тетя и баба заплакали. Ети бедняки рады были, что им дозволили такую власть, ето знал бы Ленин, он бы етова не дал бы. Власть была на местах, что хотели, то и делали. Лёля был не богатый, у него одни сироты, средний был. Он был работящий и мы тоже хорошо работали, в холодке не сидели, а беднота отчего – оне не любили работать, оне сидели в холодочке, я знаю. Бывало, поедем в поля в детстве – не хочетца, а едем в поля лён рвать, ето наша работа была, посмотрю на соседей, рядом жили: сидят под сараем за солнышком, и мы им завидовали, что посиживают Макаровы. Конечно, не все, есть и работали, но у них какой-нибудь случай был: то не уродился хлеб, то погорели чисто. Но, как Лаврушка Казарин – он вечно был лодарь – и много таких Лаврушек губили хороших людей. Сгубили моего Лёлю. Как нам его жалко было! Так он погиб в тюрьме, Лёля, родненькай дядя, мамин брат.
