– Ну, куда нам идти? Опять на вокзал?!
Сказала и вздрогнула, а внутри все сжалось, замерло, будто жизнь остановилась
–Почему опять!– не задумываясь, спросила Лена, не заметив перемену в матери.
–Да, это я так. Идти-то куда?! Строили, строили, столько сил, здоровья вложила, а теперь бросай, да! Нет, это не выход.
Она помолчала и твердо сказала, как о чем-то решенном раз и навсегда:
– Из дома я не уйду. Спи.
–Тебе больно! – спросила девочка и опять хотела погладить мать, но рука почему-то не поднималась. слабость сковывала тело, подташнивало. Но она не стала жаловаться.
–Нет, нет, ничего. Я сейчас умоюсь, и все пройдет, – ответила Гера.
Она потрогала свой лоб и щеку, сморщилась, попыталась вздохнуть, но охнула и схватилась за бок. "Надо бы приложить холод, – подумала она, еще раз погладила волосы дочки, поднялась:
–Спи, все прошло. Завтра рано вставать. Спи!
Ей было больно и стыдно и за себя, и за свою несдержанность, и за пьянство мужа. которое она никак не могла остановить. Знала ведь, что воспитывать его надо трезвым, а не выяснять отношения с пьяным. Вот и получила! Бессилие раздражало.
–Куражится? – переспросила Лена, – Как баба Катя? Да?
Гера улыбнулась, скривившись от боли, вспомнив, как Екатерина Дмитриевна, свекровь, гостившая у них месяцами, избавилась от назойливых цыган, постоянно заглядывавших во двор за милостынею, а заодно наказала непослушную внучку.
Увидев издали ватагу цыган, она подозвала Лену и предложила подразнить попрошаек.
– А как? – спросил девочка, с радостью вступив в игру.
Ребенок сделал так, как научила бабуля: открыла калитку настежь, сняла трусишки и выставила наружу голенькую попку проходившим мимо цыганам. Оскорбленные женщины возмущенно кричали, цыганята возбужденно орали на всю улицу, смеялись и прыгали, как обезьянки, соседи, выглядывая, хохотали, качали головами, а подбежавшая бабушка схватила Лену за руку и легонько отшлепала перед всеми. Слезы обиды брызнули из глаз ребенка, она вырвалась и убежала в сад, где играла в дочки-матери между кустами смородины.
Вечером пришла мама, привела дочку в дом. А за ужином было еще хуже, потому что бабушка рассказывала, как их непослушная невоспитанная дочь дразнила проходивших по улице цыган, сидя на заборе без трусов.
Все смеялись. А ей и сейчас не смешно, а обидно.
Лена, конечно, тогда не поняла, что произошло, но чувство несправедливости запомнилось, и бабушкины распоряжения с тех пор подвергались обязательному молчаливому обсуждению.
