По утрам она ездила в дурдом на курс инъекций слабо седативных, успокаивающих препаратов. Кроме того, пила горстями таблетки. И все это происходило под наблюдением престарелой медсестры, чье отвисшее декольте выглядывало из плохо запахнутого халата с оторванным хлястиком.
В силу плохого душевного состояния Тата только один раз обратила внимание на такую мелочь, а будучи действительно не в себе, не смогла провести аналогию, дескать, а не путает ли что-нибудь эта неряшливая медсестра, вкатывая мне укол за уколом?
Ибо, как выяснилось позже, медсестра путала. Сделав три или четыре инъекции, Тата стала замечать, что ей становится не лучше, а хуже, мысли путаются, есть не хочется, а в теле исчезла гибкость. Сначала Тата списала это на общую усталость и последствия недавней госпитализации, но когда в один из дней она не смогла сделать маникюр, Тата поехала к врачу разбираться.
В приемном покое дурдома по случаю понедельника было пусто. И лечащий врач приняла Тату без особой волокиты, только час заставила прождать рядом с фикусом, не дольше, пока они в отделении чай попьют.
А еще через десять минут, оправдывающаяся медсестра мычала что-то врачу за дверью, а в коридоре маялась изгнанная из кабинета Тата, которую не стали делать свидетелем врачебных разборок.
– Как они засуетились, – вспоминала Тата, злорадно щурясь. – Смотрю, завотделения по коридору бежит, полы халата развеваются, меня за руки хватает, вам, говорит, надо госпитализироваться, Наталья Эдуардовна, срочно госпитализироваться! Вам по ошибке вместо седативного средства был введен галоперидол пролонгированного действия.
За название препарата я не ручаюсь, он стерся у меня из памяти за давностью лет, а у Таты переспрашивать неловко. Словом, это был сильнейший нейролептик, обладавший свойством накапливаться в организме. Будто бы медсестра сослепу перепутала Тату с другой пациенткой, некоей Щербаковой, злостной шизофреничкой, и хорошо еще, что вовремя спохватились.
Тата любила вспоминать этот эпизод, безусловно, не самый счастливый в ее жизни, особенно ярко живописуя момент, когда все перепугались до чертиков. Самообладание сохраняла только она.
– Как это госпитализироваться, что вы, возражаю я. У меня и маникюр, и прическа, и вещей при себе нет, разрешите хоть домой съездить, забрать.
«Хорошо», – говорит начмед, – «Поезжайте под мою ответственность. Только оставьте свой телефон и вообще координаты, а то вдруг вам на улице плохо станет, тогда что. Вещей много не берите и маникюр можете не стирать, вам в приемном покое ногти все равно обрежут».
