Энтони, до этого момента слушавший просто с интересом, вдруг вздрогнул.
– Да? – переспросил он. – И что же он сделал?
Стрэй пожала плечами.
– Не знаю. Он никогда об этом не рассказывал. А теперь, похоже, мы уже никогда и не узнаем… Возьми ее с собой. Ты мне дал Борхеса, а я тебе Шопенгауэра. Обмен. Наверное, так и должны жить книги, разве нет?
Она запустила руку в кармашек, приделанный к водительской дверце, и извлекла оттуда книгу, которую подарил ей Энтони.
– Кстати, о Борхесе. Видишь, я уже положила ее в самое доступное место. Думаю, буду читать уже на следующей стоянке, – она повертела книжку в руках, полистала страницы. – Да, видно, что зачитанная. Ты тоже предпочитаешь бумажные книги?
– Пожалуй, – признался Энтони. – Еще больше – если они рукописные. Только таких сейчас не встретишь. Ну или почти. Я встречал несколько в старых библиотеках. В них есть человек. То есть в любой книжке есть человек, но в написанной от руки он почти как живой. Его почерк, наклон буковок, здесь больший нажим, здесь меньший. По почерку можно попытаться угадать, какое у человека было настроение, писал ли он в спешке, торопясь куда-то или боясь упустить пришедшую ему в голову мысль. И еще такие книги штучные. Даже, если это переписанная книга, в ней все равно живет тот, кто ее переписывал… Если я когда-нибудь буду что-то писать, то только от руки.
– Почему? Я согласна, что читать рукописи – в этом, должно быть, есть что-то очень волнующее. Но подумай, для чего тебе так писать? Ведь когда набираешь текст на компьютере, ты всегда можешь что-то исправить, написать по-другому. Но писать от руки… Это уже большая ответственность. Ты уверен, что действительно хочешь этого?
– Надо попробовать. Думаю, что это не проблема, если всегда писать честно.
Стрэй собиралась что-то сказать, но замерла. В ее взгляде было что-то новое, что Энтони еще не доводилось видеть, как если бы то, что он говорил, открыло ей его с какой-то другой, важной для нее стороны. Мысль о том, что он только что выдал какую-то напыщенную глупость, вытиснилась картиной ее губ, чуть приоткрывшихся для того, чтобы отпустить на волю какие-то слова, вдруг замершие у нее на языке. Она поймала его взгляд.
– Не говори сейчас ничего, – попросила она.
Борхес лег на приборную доску.
Ее рука касается его лица, пальцы медленно скользят по его щеке, едва касаясь, как будто бы знакомятся. Взгляд неторопливо блуждает по Энтони, но это вовсе не та неторопливость, к которой люди расположены в расслабленной скуке, – за ней осознанный контроль чего-то кипящего внутри, какой-то энергии, какого-то дрожащего напряжения. Энтони чувствует легкое головокружение от касания подушечек ее пальцев, мотор сердца чуть замирает и начинает могучими толчками разгонять кровь по его телу, по тем его темным уголкам, что долгое время пребывали в забвении и презрении. Хочется закурить, чтобы развеять этот морок. Рука Энтони тянется к пачке сигарет в нагрудном кармане, но Стрэй мягко перехватывает его руку. Он не сопротивляется. Она смотрит на него полувопросительно-полувыжидательно. Он позволяет увлечь свою руку туда, где, по мнению Стрэй, сейчас должно быть ее место. Теперь его пальцы тоже поглаживают кожу ее щеки, мочку уха за короткострижеными черными волосами, ее шею. Она поворачивается к нему всем телом, ее нога движется по его ноге, потом ложится на его колени.
