Сразу же по окончании репетиции, не обменявшись и парой слов с Ветлугиным, Анна Павловна ушла под ручку со своим кавалером, весело болтая и посмеиваясь. Алексей Степанович вернулся в гостиницу и долго не мог успокоиться. Ходил взад-вперёд по нумеру, словно Позднышев в том вагоне, и ловил себя на том, что впервые в жизни испытывает чувство, доселе ему неведомое: едкую, жгучую, испепеляющую душу ревность.
Мария Сергеевна в молодости была весьма привлекательна, из знатной семьи, её добивались многие. Ещё на стадии ухаживания у него бывали конкуренты, даже постарше и посолиднее. Однако он никогда не ревновал её, ему в голову не приходило сомневаться в её верности, ни разу не находил он к тому достаточного повода.
Теперь же недюжинным умом своим он отчётливо понимал, как это нелепо – ревновать девушку, которая не принадлежала ему, не принадлежит и, видимо, не будет принадлежать. Как глупо требовать от неё верности женатому мужчине, который и не собирается бросать ради неё семью. Как смешно ожидать, что она не будет строить своё счастье с кем-то другим и никогда не выйдет замуж. У неё своя жизнь, она не обязана умереть старой девой из-за любви к нему.
В чём же проблема? Почему сердце столь упрямо не слушается ума? Неужели дело лишь в ничтожности Стрешнева? «Но ведь я ровным счётом ничего не знаю об этом человеке, – думал Ветлугин. – Да, он весьма непривлекателен внешне – но так уж ли это важно для мужчины? Да, он молод, примерно её возраста – но ведь и я женился в двадцать с небольшим на ровеснице, которая предпочла меня куда более именитым женихам. Да, он никому не известен как музыкант – но ведь каких-то полгода назад я думал так же об Анне Павловне. Может, он тоже гений, каких свет не видывал? Может, через год о нём затрубит весь мир? Если они любят друг друга и полагают, что будут счастливы вместе – какое право я имею им препятствовать? Кто я для неё, чтобы она спрашивала моё мнение?»
Однако самым трудным было возвращение подзабытого вопроса четырёхмесячной давности: любит ли она его? Тогда он решил, что любит, но теперь физически не мог столь отчётливо помнить все те мельчайшие нюансы жестов, взглядов, интонаций голоса, что привели его к такому выводу. Сомнения в этом, мучительная неизвестность, отсутствие точного ответа начали терзать с новой силой.
