– Фильм досмотрели?, – спросил, повышая голос, Петр Игнатьевич. Из-за шума мгновенный ответ сына на вопрос Петр Игнатьевич не расслышал. Он специально выдержал паузу, подождал около двадцати секунд, чтобы гул поутих и повторил свой вопрос еще раз. Как и в первый раз ответ сына не заставил себя ждать, хотя некоторая раздосадованность в голосе была-таки.
– Да, но не до конца, – ответил Сережа, – почти закончился.
– Хм, что вы тут тогда делали? Хорошо. Тогда досмотрим после трясучки вместе, и, очевидно, пора вам узнать кое-какие важные данные, которые с уходом последнего поселенца, не считая меня, необходимо вам знать по инструкции. Нарушить ее я не имею права, ребята, – проговорил, запинаясь и нервничая, отец Сережи, попутно расхаживая по гостиной и поднимая осколки разбившей любимой кружки.
Обычно любые новые темы, новые главы, новые данные сопровождались примерно такими же похожими фразами, однако в этот раз уже повзрослевших «учеников» смутило одно дополнение, которое ранее, по крайней мере, они не замечали в речи Петра и других взрослых, которые занимались преподавания чего-либо в поселении. О чем он говорил? О каких инструкциях и каком последнем поселенце.
Легкое «землетрясение» продолжалось еще около двадцати минут. Петр Игнатьевич всё это время ходил из комнаты в комнату, почесывая длинную бороду и поглядывая на часы. Чем дольше продолжался шум, гул и грохот, тем чаще он смотрел на циферблат наручных часов и покачивал неодобрительно белоснежной головой:
– Да слишком же рано, да что ж это такое, еще с десяток лет. Ничего не понимаю», – повторял он в разном порядке одни и те же фразы.
За эти несколько минут он успел найти свою старую черную потертую бейсболку с непонятной надписью на русском языке, натянул ее пониже, почти до бровей, нашарил в одной из сложенных коробок очки с толстой пластикой оправой и аккуратно надел, поправляя расплясавшиеся волосы.
Дети все это время, пока бухтела и «болела» земля, просто сидели на своих креслах, сложив руки на коленях. Катя ногами рисовала непонятные фигуры, всегда абсолютно одни и те же, смысла которых и сама не знала, параллельно задумчиво оглядывала нервные томные терзания единственного взрослого в поселении. Сережа, видимо привыкший к такому поведению отца, просто сидел и покусывал ногти, иногда переключаясь на клавиатуру старого компьютера, чтобы почистить запылившиеся от штукатурки, падающей с потолка, кнопки.
Когда всё стихло окончательно, Петра Игнатьевича в гостиной, где сидели его ученики, не было. Он ушел в туалет. Задержался там ненадолго. Чуть пошумев, сам с собой разговаривая, он хлопнул дверь туалета, закрыл его на ключ и вышел к детям с тремя толстыми папками, полностью нашпигованными листами бумаги. Бумажки были разного цвета. Их было настолько много, что, когда отец приближался к столу, на котором стоял компьютер, по дороге он выронил несколько листов. Не обратив на них внимания, он взял из параллельного угла дома табурет и сел с ребятами, рядом с Катей, бахнул папками о стол и сказал:
