Я перестал искать родственную душу, потому как предыдущие эксперименты приносили лишь разочарование.
Наибольшую тоску навевали воспоминания о женах, которых у меня было две: не одновременно – по очереди. Первую не любил, вторую обожал, жить без нее не мог. От обеих ушел. От первой – от бессмысленности. От второй – от безысходности. Возможно, у них была своя правда, но мне от того не легче.
***
Таким образом, к своим сорока пяти я добрался равнодушным эгоистом.
Пройдя по кругу, я растерял товарищей, жен и родственников, не желая тратить остатки жизненной силы на нейтрализацию чужих депрессий.
Из памяти уходили имена и лица. Сначала лица – они становились размытыми пятнами. Имена жили во мне намного дольше, но и они уходили. Порою казалось, что призрачные фантомы, бывшие когда-то людьми, мне приснились или я их придумал.
Таким образом, никто и ничего не волновали моего сердца. Я не верил ни в бога, ни в черта, ни в судьбу, ни в предназначение. Мне было плевать на «светлые силы» и на «темные силы», на «добро» и «зло», на грязную политику и суконную мораль, на разнообразные «…измы». Я окончательно заменил людей книгами и закрылся в своей скорлупе.
***
И вот теперь, дождливым октябрьским утром, я тащился на нелюбимую работу.
Я шел, чтобы обменять день жизни на жалкие гроши, которые эту самую жизнь поддержат, и дадут силы, чтобы заработать еще гроши, которые эту самую жизнь поддержат…
И так до бесконечности.
Глава вторая
Утро, 11 октября 2013 года, пятница
(продолжение)
***
Незнакомка сидела на лавке, под навесом, у троллейбусной остановки. Она читала.
Я украдкой любовался ею, пристроившись чуть поодаль, за спинами неудачников, которые, как и я, надеялись на общественный транспорт.
Моя тайная возлюбленная не была красавицей. Она была обворожительной, пленяя юной неиспорченной прелестью.
Черты милого личика – по отдельности – не подчинялись канонам глянцевых журналов, но восхищали сочетанием застенчивости, доброты и детской серьезности.
Ее смугловатая кожа была подернула легкой, едва заметной россыпью юношеских прыщиков на лбу. Глаза не отличались величиной, а ресницы – бархатом.
Слегка выступавшие восточные скулы и насупленные брови придавали некую задумчивую сумрачность. Зато чувственные, идеальной формы губы, были свежи и алы.
Темно-русые волосы, собранные в хвост и охваченные красной детской резинкой, отливали шоколадным кальвадосом.
Невысокая, хрупкая. На вид ей было не больше двадцати, но когда она поднимала от книги темно-вишневые глаза, в них светилась такая смиренная кротость, мудрость и всезнание, которые я видел лишь у святых на бабушкиных иконах.
