– Весело мы вчера покутили! – Лёха достал из-за отворота ушанки заботливо припрятанный окурок. – И поэт этот, как его, который на гармошке.
– Какой поэт? – Сизый непонимающе уставился на товарища. – А, этот. Да какой он поэт? Гад он! Губу мне разбил, рубаху на себе изорвал…
– А ты что, много их видел? Или, может, хоть с одним знаком? Откуда ты знаешь, какой он, настоящий поэт? – Лёха торопливо затянулся, пряча огонёк в ладони. – Вчерашний мне рассказывал, что у всех поэтов сердца обожжены, оттого они спирт жрут и рубахи рвут. Боль, говорит, невыносимая, сил нет терпеть!
Сизый скривил лицо:
– Это ты подружке своей расскажи! Она вчера твоему поэту всё в карман заглядывала да чистого в стакан подливала. Видать, хотела содрать с него втридорога, сколько ей и не платит никто.
– Зря ты так… Он стихи ей читал, хорошие. Там ещё слова такие: «Весной и солнцем на лугу обвита жёлтая дорога». Проняло меня, понимаешь? Ночь спать не мог. Вот послушай: «И та, чьё имя берегу, меня прогонит от порога!» Понимаешь? Меня. Прогонит. От порога! Какие слова! Как же там дальше? Хоть убей, не помню. Да подожди, не пихайся! Послушай, говорю тебе!
– Чушь собачья! Оба вы ненормальные! – Сизый высунулся из проулка и тут же отступил назад.
– Тихо! Он рядом!
Не дойдя всего несколько шагов до перекрёстка, человек остановился. Послышалась какая-то возня, а затем в стену через дорогу впечатался снежок. Человек целил в табличку с названием улицы. Один за другим послышалось ещё несколько рассыпчатых шлепков. Друзья переглянулись. Запоздавший гуляка словно бы и не собирался входить в тень подворотни. Слегка пошатываясь, он расстегнул пальто и долго рылся во внутреннем кармане. Наконец, выудив кончиками пальцев папиросу, странный прохожий тщательно продул фильтр, смял его гармошкой, закурил. Окутавшись дымом, он опустил голову и задумчиво произнёс:
Седые вербы у плетня
Нежнее головы наклонят.
И, не обмытого, меня
Под лай собачий похоронят.
Последняя строка прозвучала дважды: «Под лай собачий похоронят».
Лёху пронзило. Это его голос, его стихи! Лёха узнал вчерашнего поэта.
– Ну всё, хватит! – Сизый подался вперёд, но Лёха обхватил его обеими руками.
– Стой, не надо, пусть идёт!
Сизый рванулся и легко высвободился из объятий товарища. Через мгновение он уже шагнул в размытый круг фонарного света.
– Привет, дядя! Медленно ты ходишь. Я весь околел, тебя дожидаючись.
Сизый был на полголовы выше. Недобро улыбаясь, он медленно приближался, нависал. На удивление, Лёхин знакомый не выглядел испуганным. Скорее, наоборот. Он стрельнул папиросой в снег, сдвинул меховую кепи на затылок и весело поприветствовал:
