Часомерье было уже испорчено; статуйка не выходила, колокольчик не звонил; но часы стояли на прежнем месте, и палату, по-прежнему, все звали Часовою.
Против Лазарева часомерья стоял Косой, сложа руки, и – Бог знает, гнев или печаль омрачали лицо его, но он был мрачен и задумчив.
– Любезный брат! – сказал Шемяка, подходя к нему, – что ж ты не сбираешься одеваться? Ведь уж пора.
«Пора?» – воскликнул Косой, опомнясь. Он взглянул на Шемяку. Насильственная улыбка оживила лицо его. «Что, пора?» – повторил он.
– Ехать домой и одеваться на свадьбу.
«Да, на свадьбу! – отвечал Косой. – Я одет и готов».
– Не думаю. Ты печален и задумчив, брат! С таким лицом не годится быть на веселом пиру.
«Ведь не я женюсь».
– И не я, но, право, я так весел, как давно не бывал. Мы погуляем, славно попируем.
«На здоровье!»
– Полно, милый брат мой; посмотри, как все ласковы, приветливы, весели, как все рады нам.
«Только не мне».
– Братец! тебе все это чудится. Неужели злые сны, или… то, что наяву видели мы прошедшею ночью – тебя смущает? Грешно, грешно, брат, за радушие родственное отвечать не ласкою.
«Разве тебя кто ласкал, что ты так убаюкался».
– О если бы ты видел, как сам Великий князь бросился ко мне на шею, как тетка обрадовалась мне…
«А меня Великий твой князь только измучил похвалами своей невесты. Она ему нравится; да мне-то что до того? А тетушка – только что не прибранила меня! Бабий язык, словно нож добрый – так и режет».
– Я слышал, будто ты горячо что-то говорил с тетушкою; но, ради Бога, брат, прошу тебя…
«Отвяжись!» – вскричал Косой и скорыми шагами удалился из палаты.
– Он вечно таков – и что будет из всего этого? Неужели он мыслит что-нибудь вновь затеять? Он и собирался сюда совсем не так, как ездят на веселье родственное. Богом божусь, что я не буду твоим помощником, брат честолюбивый! и лучше стану за Василия Васильевича, нежели за тебя! Пора перестать литься крови христианской, лучше тупить мечи о груди поганых, нежели о груди братий своих. Но – он занят мечтой: советы мои, советы брата Димитрия, кажется, усмирили гнев родителя. А эта старая змея, этот боярин, эти крамольники, которые ссорят нас еще… не уеду без того, пока не кончу всех старых смут и поводов к вражде. Чистая душа говорит открыто… Что мне!
Последние слова проговорил Шемяка почти вслух. «Хвалю тебя, князь Димитрий Юрьевич, – сказал боярин Симеон Ряполовский, подходя тогда к Шемяке. – Такой доброй думы всегда надеялся я от твоего благодушия и высокого разума».
