– Здесь мы свободны, князья, – сказал он. – Обнимите меня прежде, а потом поговорим душевно.
„Мы думали, – сказал ему Иоанн, – что найдем у тебя брата, князя Димитрия Юрьевича, Где же он? Ведь он приехал?“
– Да, мы вместе ехали, в одних санях, но душами были розно. – Он остановился в кремлевском дворе своем.
„Что же родитель твой? Где он?“
– Был в Галиче, а теперь должен быть ближе. Но – он устарел[86], князья, устарел! На брата Димитрия я не полагаюсь нисколько. Он не так глуп, как Туголукий, но думает совершенно по-туголуковски. Меньшой брат, со своею красивою рожицею, также никуда не годится: он способен только увеселять старика моего игрою на гуслях. Презабавное дело! Сидят двое, один играет и поет, другой молчит, слушает, гладит сынка по русой его головке и плачет от радости!..
„Законный наследник, старший в роде!“ – вскричал Михаил.
– Когда у него под носом рвут город за городом! – примолвил Иоанн.
„Устарел, друзья! говорю вам, устарел! Авось его золотой язык боярина Иоанна Димитриевича порасшевелит. Что за голова, князья! Что за ум! Не видавшись с ним, напрасно возбуждая отца и ссорясь с братьями, я ничего не хотел начинать и не начал бы, пока сам не поговорил с вами, князья, не посмотрел сам, что делается в Москве“.
– Здесь все идет – Бог знает как! – сказал Михаил Верейский. – Вот сам увидишь. Володимировичи теперь ног под собою не слышат, особливо князь Боровский, с тех пор, как сестра его сделалась невестою Василия. Управление пошло совсем через руки баб. Туголукий не обманул тебя, сказав, что в советах голоса всех покрывает голос старой княгини, тетки. Вот старуха, князь Василий Юрьевич! Настоящая Витовтовна! И покойный дядя едва ладил с нею, а теперь никто сладить не может. Одной только еще слушается старицы, княгини Евпраксии, которая, как застучит своим монашеским костылем, так все умолкает. Молодежь ездит на охоту с князем, пирует, гуляет, и – мы с ними же!
Косой ходил, не говоря ни слова.
– Слышал ли ты, – продолжал Михаил, – что сделалось с дядею Константином Димитриевичем?
„Нездоров?“
– Нет! в монахи идет.
„Как! в монахи?“
– Да, после свадьбы, мы едва ли не будем праздновать его княжеское постриженье. „Лучше быть первым в монастыре, чем последним в Москве“, – недавно говорил он мне. Теперь почти всегда живет он на Симонове, украшает эту бедную обитель и, показывая ее гостям и посетителям, приговаривает: „Есть чернцы и на Симонове“. „Я тебя понимаю, дядя, – проворчал Косой. – Я сам пойду в монахи, если… Но, тем лучше: он с плеч долой, отец стар, одна ступенька и… – Он обратился к князья ям. – Сказал ли вам князь Роман, что я встретился с боярином Иоанном, и все, что я говорил с ним? Это моя правая рука“.
