И, вступая в спор, всегда начинал издалека, со своего любомудрия. Обычно оканчивая семейным перемирием:
– Тебе налить чая, дорогой? – спрашивала его жена.
– Да, дорогая, с одним кусочком, пожалуйста, – говорил царь.
– Григорий Ефимович? – послышалось в трубке.
Лицо за растительностью на лице у него изменилось, сняв напряжение, он словно повеселел. Интуитивно поднимаясь к аппарату, Григорий ожидал неприятные ему от звонка подозрения чего-то гнетущего, даже с необратимыми последствиями, вдруг исчезли.
– Маленький… – отозвался Распутин радостно.
– …Да, да, конечно, маленький, – отвечал Распутин. Он бы и хотел назвать его именем Феликс, но оно было настолько громким для юнца, и возвышение авторитета Распутина не давало снизойти к Юсупову-младшему, как подобает его чину, и его, казалось бы, столь равнодушное отношение Феликса Сумарокова-Эльстона и его жены располагало Григория Распутина к юному князю отеческим отношением.
Его лицо веселело, но всё же какое-то беспокойство не отпускало его. Быть может, гадал про себя он, не сможет помочь Ирине тогда нужно напрячь все свои силы хотя бы для того, чтобы восстановиться во взглядах общества, узкого круга Юсуповых, в котором, как ему казалось, он становится неинтересным, и с помощью сына Сумарокова-Эльстона их общество, не только казавшееся ему его пустыми словами для окружающих, но и делом доказать, что он нужен обществу, просто необходим, и вернуть к себе уважение в окружении царских приближенных. Но в том, что его не любили, конечно, Распутин ошибался, ему всегда были рады, и если они не нуждались в нём, то были рады, как непонятному, но добродушному, завернувшему на их бал жизни путнику.
– Несомненно, князь, – подыгрывающе, как подобало бы статусу юноши, в трубку сказал Распутин, – буду ровно в шесть. Привет матушке и батьке!
– До свидания, – он ещё немного выслушал собеседника и повесил трубку.
Обещание подойти на встречу ровно в 18:00 произвело в Распутине некую настороженность, но всю ту же «помощь» в интуиционном предупреждении он усилил в себе о его подавлении. Ведь что с ним может случиться. Когда его позвал миролюбивый, пусть на взгляд недоброжелательный, так по молодости и глупости люди со временем начинают если не доверять, то как бы любить друг друга, находя общее, считал Распутин. Да только если какая-нибудь ошибка в том, что он, Григорий, сын Ефима, напьётся до околения да замёрзнет где-нибудь по дороге, что, впрочем, Распутин был уверен, невозможно, потому что он следит за своей самосохранностью. Да и выпивает молодой князь редко, да и уж тем паче будет с молодой женой. Лишь одно подозрение мелькнуло у «старца»: поздняя встреча, почему под вечер, да и то ладно, быть может, днём мало ли какие дела…»
