Нина представила их с Витькой семейную жизнь с панной Крисей и Галей, которая, конечно же, приедет и устроит скандал. Будет кричать на весь дом, и никакие стены, никакая звукоизоляция не устоит перед гневом отвергнутой женщины, которой Витька клялся в любви, а потом клялся ей, Нине. Грош цена таким клятвам. Не нужен ей Витька. И Витьке она не нужна. И маме, которая за семь лет прислала ей четырнадцать открыток – с новым годом и с днём рождения. На открытках пальмы, море и чужая незнакомая жизнь, в которую Нину не приглашали.
Кристиана сыпала слова – горькие как соль, которую Раиса Баронина советовала подсыпать горстями в Нинину жизнь. Нина прижалась щекой к холодному автобусному окну и думала о своём.
* * *
Через десять лет после их «помолвки» Витька ушёл в армию. Барониным приходили от него письма со штемпелем войсковой части, которые Раиса торжественно зачитывала на кухне, при всех. В каждом письме Витька передавал Нине привет, но ей не писал, прислал только две открытки в первый год службы. От Раисы Петровны Нина знала, что Витька служил где-то на севере, а отслужив, женился и остался в Мурманске. Дядя Митя с тётей Раей были у него на свадьбе, Нина приглашения не получила, но упрямо продолжала ждать, хотя ждать было нечего. Приедет же он когда-нибудь, навестить родителей. Они увидятся – и всё выяснится, думала Нина. А что женился, так со всеми бывает, все ошибаются. Окрутила москвича пронырливая девочка из местных, думала – в столице будет жить. А Витька возьми да останься в Мурманске. «Ничего, это ненадолго, – думала Нина. – Я подожду. Вот приедет, увидимся и тогда…»
Они увиделись через два года: Митяю… ох, простите, Дмитрию Викторовичу стукнуло пятьдесят, и не приехать на юбилей Витька просто не мог. Его жена осталась дома, «уа-уа» – пояснил Витька, смешно изобразив укачиваемого на руках младенца, и у Нины рухнуло сердце и покатилось вниз, больно цепляясь за какие-то бугорки и выщербины.
На юбилей Баронины позвали соседей. Нина сидела рядом с Витькой, подле неё примостилась пани Злочевская, тётя Рая с четой Зверевых разместились напротив, юбиляр – во главе стола. Витька поцеловал Нину в щёку и вёл себя так, словно они всё ещё были детьми: дурачился, подмигивал, шутил и рассказывал небылицы о своей службе в армии. Нина ему не верила, а родители верили, горделиво поглядывали на соседей: вот какого сына вырастили, всем нос утрёт, сто очков вперёд даст.
Польщённый общим вниманием, Витька городил огород, как сказала бы Нинина бабушка, если бы была жива. Затаив дыхание, Витькины родители слушали, как их сын проходил учения «в условиях, приближённых к боевым». Условия – обширный лесной массив с речкой, в которой не возбранялось купаться, но при этом запросто можно было попасть в плен (разведка противника не дремала), поэтому Витька купаться не стал. На опушке леса стоял замаскированный под куст «пункт наблюдения» – сплетённый из веток шалаш. Оставив в шалаше обмундирование (лето, теплынь, ногам жарко в сапогах, гимнастёрка плотная… Да и не стащит никто, никто ж не знает!) и не обращая внимания на свист учебных мин и разрывы учебных снарядов (резиновые шарики с несмываемой краской, снисходительно объяснил Витька перепуганным Зверевым), он добрых два часа ползал по опушке леса на животе (чтобы не обнаружил противник), поедая землянику, росшую здесь в изобилии. Наевшись, прилёг отдохнуть в шалаше и нечаянно уснул. И благополучно проспал все учения. И ему объявили благодарность, за то что он в критической ситуации не покинул вверенный ему боевой пост, а он так и не понял, что там случилось: спал ведь.
