Я смотрю на своего спутника. Что ему, немцу, австрийцу, эти давно умершие люди? Карстен четко печатает шаг по мостовой, старательно обходя лежащих людей и разложенные на брусчатке жалкие товары. Он закусил губу и смотрит прямо перед собой, в никуда. Он чувствует то же, что и я. Мы оба наблюдатели – самая подлая и жалкая роль на войне. Проходит патруль в такой же как у нас серой форме, вопросительно смотрит на нас и Карстен четко, как автомат, козыряет. Я машинально повторяю его жест и патруль проходит мимо.
Не понимаю как, но я узнал улицу, по которой мы начали свой путь по Гетто. Тогда, через семьдесят лет, на ней не было этих массивных домов с некогда изящными, а теперь облезлыми эркерами. Не было уже и брусчатки, не было и трамвайных путей, не было и этих громыхающих вагончиков. Тогда, по ровному асфальту шелестели шины чистеньких автобусов и веселых корейских малолитражек, а из зелени тополей высовывались бежевые башни однотипных высоток. Тогда это была улица Мордехая Анилевича, запоздалая дань тому, кто вписал маленькую страничку героизма в длинную летопись равнодушия и предательств. А сейчас мы шли по улице Гезия, кажется по-польски это значило "гусиная". И еще с тротуаров не смотрели на нас тогда эти больные безнадежностью лица. А вот сейчас они смотрели, все они смотрели. Они смотрели не на наши лица, а на нашу форму и была в этих взглядах вся гамма чувств: и страх, и зависть, и ненависть. Некоторые из них отводили взгляд, а некоторые – нет. Мы шли, горбясь под этим незримым обстрелом и у меня было такое чувство, что нас, как наказанных солдат царской армии, проводят сквозь строй. Только вместо "шпитруценов" меня лупцевали эти взгляды. И все же это была та же самая улица.
Но нам не нужна Гезия, которая еще не скоро станет улицей Анилевича. Нам надо на улицу Купецку, дом 7, потому что именно там живет рав Менахем Зиемба. По крайней мере именно так уверяет Карстен, а он все же историк, ему виднее. Мы спрашиваем у сидящих на тротуаре людей, но слышим лишь: "Не разумем". Может они действительно не понимают немецкий Карстена и мой иврит, а может просто не хотят иметь дело с такими как мы. Нам навстречу идут трое. Они в кожаных полупальто, подпоясанных ремнями, на головах у них фуражки с зеленым околышем, на ногах крепкие сапоги, в руках резиновые дубинки. На правом рукаве повязка с шестиконечной звездой, в звезду вписан странный треугольник. Карстен подходит к ним и что-то говорит по-немецки. Ему машут рукой, пытаются что-то объяснить, задают вопросы, но он только отмахивается. "Еврейская полиция" – объясняет Карстен, вернувшись. Он явно хочет добавить что-то еще, но не решается. Теперь мы знаем, куда идти и мы идем. Вот она, Купецка и вот он, дом номер семь.
