– А куда мне? До пенсии ещё время есть, сижу тихо, не высовываюсь. Подъезжай к шести.
– Вот и ладненько, поболтаем, по шашлычку съедим, вспомним о боях-походах. Не планируй ничего, к шести буду.
Вечером, сидя в кафе на набережной, Волошин рассказал доктору про свои сны:
– Понимаешь, Иваныч, три ночи подряд уже как мешком стукнутый хожу не высыпаюсь. И главное, хрень какая-то, и ущелье всё время одно и то же, и вспомнить его никак не могу. Крыша, что ли, едет?
– Нет, Саша, – потягивая пиво из пластмассового стакана, заговорил доктор. – Это у тебя остаточное, как с похмелья, знаешь? Пил вчера, а наутро ещё не выветрилось, и не пьяный, и в то же время мотыляет. Вот и здесь так: было давно, а сидит, не даёт покою. Вроде как реально, а в то же время не совсем, из-за этого и моджахеды твои мультяшные.
– Но ущелье-то настоящее, только не был я там никогда, а вижу, как наяву, изучил его уже за три ночи. Может, всё-таки крыша?
– Нет, скорее, отпускает это тебя, забывается. Как с похмелья, говорю же, переболеешь с утра, и всё, как новый. Мозг человеческий неизведан, как там, какие пазлы складываются, мы не знаем. Но, думаю, отпускает. Успокоительного попей на всякий случай, хуже не будет, я тебе названия запишу, чтобы спать нормально. Пройдёт.
– Спасибо, док, не думал, что по такому поводу когда-нибудь беспокоить тебя придётся, – Волошин закурил, – на психику никогда не жаловался. А тут загонял, недовоевал, что ли, может, не все свои ущелья прошёл, оставил что-то.
– Конечно, оставил, Саша. Ты там часть своей жизни оставил, и никуда от этого не денешься. А мультики пройдут.
– Иди, Господь с тобой, – сказала бабушка, провожая меня за околицу деревни, и перекрестила. Затем отвернулась, чтобы я не увидел побежавших по морщинистому лицу крупных слезинок. А я бы и не увидел, я уже шёл, шёл вперёд. Там поезд, славный город Ленинград, училище и целая жизнь. Свободная, самостоятельная, взрослая. Мне уже семнадцатый год, я совершеннолетний и совершенно взрослый. Наверное, поэтому я прощаю бабушкино «Господь с тобой» и не обращаю на это внимания. Ну, что с ними поделать, с пережитками, мы другие, и всё у нас по-другому, а им, старым, простительно. Я иду, не оглядываясь, до самого леса и только там бросаю назад недолгий прощальный взгляд. Бабушка всё стоит, скрестив руки на груди, и смотрит, как я иду.
Взрослая жизнь, такая интересная, новая, красочная. Деревня где-то далеко-далеко, со своим патриархальным укладом, запахами цветов и мычанием коров. И с этим бабушкиным «Господь с тобой». Какая древность, какое там всё несовременное, допотопное. Хорошо, что вырвался из этого позапрошлого века.
