– Да ладно.
Через полчаса начальство в сборе. ВВшные тоже. Своим кратенько доложил.
– Напишешь подробный рапорт.
– Есть.
– Молодец, позиции грамотно выставил, видно бывшего военного, не наши менты.
– Ментов, как и военных, бывших не бывает.
– Не умничай, рапорт пиши, всё-таки ранен один.
– Не понял, кто ранен? Все целы.
– А контрактник?
– Так он сам в темноте головой о косяк, когда выскакивал. Воевать торопился.
– Ладно, разберёмся.
Начальство уехало. ВВшники забрали своего раненого, обещали замену. Хорошо я его приложил. Ладно, хоть успел предупредить, что об косяк. Что же у них всё-таки произошло? Зову второго:
– Ну, рассказывай, боец, что там было-то?
– Командир, я ефрейтор, первый номер, а этот козлина говорит, что он первый. Меня сам ротный назначил. В АГС вцепился, хотел стрелять, я его оттаскивать, так он на меня в драку, потом душить стал. Хорошо, что ты ему врезал, придушил бы, гад.
– Ну, вы, блин, даёте, рэмбы.
– Так я же первый номер…
– Ладно, вали, отдыхай, спецназ.
Эта история долго ходила по отрядам в разных вариантах.
Шла война. Ненужная, непонятная, жестокая и подлая. Был август 96-го. На Кавказе было жарко во всех отношениях. По всему региону стояла жара, а в Чечне шли бои. Мы боролись с бандитами и террористами, они отстаивали свою правду и свою свободу. Можно до хрипоты, до драки спорить, кто прав, кто не прав. Я расскажу всего лишь о маленьком, никому не известном кусочке войны.
Нам повезло. Мы оказались просто на курорте. Маленький блокпост у маленького села Гудермесского района, на пересечении никому не нужных просёлочных дорог. Практически никакого движения, полная расслабуха и благодать. Гарнизон наш состоял из двенадцати бойцов и ризеншнауцера Харта. Продуктами мы были обеспечены на все положенные две недели. Из развлечений – рация. Работала, правда, не всегда, лучше почему-то ночью. Тут и начиналось веселье. Остряки и с нашей стороны, и от нохчей упражнялись по полной. Но других развлечений не было, приходилось довольствоваться этим. Конечно, иногда давалась грозная команда «Не засоряйте эфир», но на это никто не обращал внимания. И вот однажды рация попросила не засорять эфир приятным девичьим голосом. Как ни странно, на остряков просьба подействовала. Такой чистый, юный девичий голос в этом хаосе, хрипе и матах, наверное, был как луч, как какое-то светлое пятно в темноте южной ночи. В общем, с этого момента мною был наложен запрет на радиохулиганства. Развлечений не стало вообще, а я стал больше времени проводить у рации. Девушку звали Незабудка. Мы обменялись позывными, смешно. О чём можно говорить по рации? Да ни о чём. Можно было просто слушать, как Незабудка кого-то вызывает, как говорит. Просто голос. Иногда она вызывала меня: «… ответь Незабудке». Практически роман. Я не знал, и не знаю сейчас, кто она, Незабудка, из какого города, региона, как выглядит, ничего вообще.
