«Не иначе как привлек других тварей…»
Загнанный зверь высится прекрасным видением прямо на кургане. Горят ветвистые рога как червонцы, по серебряному меху от дрожи искры пробегают, что по алмазным граням. Некому помочь несчастному оленю — граф поднимает арбалет к глазам самым.
— Небо бездонное, трава тихая,
Пройди мимо, беда лихая!
Успела прошептать — дернулся конь под седоком, почуял опасность, заартачился. Не успел граф даже прицелиться, но только подобрал повод покороче, прижал шенкель — жеребец мигом утихомирился.
Из леса выехали сенельцы, обступили графа по сторонам, вглядываясь в листву кустарника на той стороне макового поля. Радмила тоже их разглядывала. До сего времени никогда она магоборцев не видела и ничего о них в Белокрае не слышала, но чувствовала, что, пока они рядом, ни один заговор не получится на смутьяна наложить.
«Беги! Ну же!»
Ни крикнуть, ни двинуться. Боится девица — эти и ее за зверька принять могут, запросто застрелят.
Бес тихо сидит в темнице, выжидает. Знает, что бессильна сейчас ворожея.
Второй раз упер граф ложу арбалета в плечо. Сенельцы начеку, идет от них плотная волна, которую только те, кто связан с магией, чувствуют, не дает ничему проникнуть к стрелку и помешать ему.
Раздался щелчок, слишком громкий для утренней тишины. Радмила вздрогнула. Золоторогий олень пошатнулся, склонил голову, будто тяжела стала для него корона. Граф, как завороженный, наблюдал за тем, как могучая грудь животного становится алой, словно маков цвет; как олень, теряя последние силы, тяжело опускается на траву и засыпает беспробудным сном. Болт арбалетный так и не отправился в смертоносный полет.
Всадники в молчании и страхе последовали за своим господином, от которого неистовым жаром злоба расходилась. Со стороны рассвета к подстреленному оленю приближалась еще одна охота. Кони — все сплошь соловые, таких и не разглядишь под ярким светом. Да и сами охотники одеты как на празднество: все беж да белый. Исподлобья глядит на них граф Семишкур, на воров его торжества. Во главе соловых едет дородный дворянин, держит золоченый арбалет наперевес. Обступила умирающего оленя вся облава.
Катится по щеке слезинка, сдерживает ворожея плач, шепчет потихоньку целебные заговоры.
— Здравы будете, охотнички, — глазки-пуговки сверкают из-под бархатного берета, ничего не упускают в облике соперника-чужака на вороном коне. — Откуда вы такие? Из Юговых Дубрав или с Реченика?
Семишкур гнев свой на ретивом жеребце вымещает, все повод дергает. Так и пляшет под ним вороной скакун, не стоит на месте, взбудораженный. Другие кони ушами лишь прядают, да бьют задними ногами себе по животам — насекомые случая не упускают, в отличие от людей. Зной над полем назревать начинает, словно яблоко соком наливается.
