Так что когда курица, наконец, распластав свою почти оторванную окровавленную голову на склизкой клеёнке, снова осела вниз, на этот раз уже без возможности подняться обратно, я испытала несказанное облегчение от чувства, что по сосудам опять побежала кровь, а нервы занялись передачей электрического сигнала. Я была рада тому, что вновь, спустя вечность, почувствовала своё тело.
А ещё почувствовала руки, до побеления костяшек стискивающие края футболки, и влажные дорожки на щеках. Неужели я плакала?
– Жалко её, – до одури спокойно в напряжённо поглотившей нас тишине резюмировала Сирша. Миссис МакКоннор вздрогнула и обернулась на голос.
– Ох, – её лицо приняло обеспокоенное выражение. – Я не заметила, что вы тут. Идите-ка лучше домой, к бабушке, – и, прищурив светлые глаза в сумерках, она, видно, заметила странные перемены, произошедшие со мной. – Мёрфи? Что-то стряслось?
Миссис МакКоннор взволнованно подбежала ко мне, по неосторожности протягивая руку в кровавой перчатке. От этого зрелища в глазах опять стало мутно, а ноги сами собою сорвались в галоп.
Я бежала в дом, оставляя позади встревоженные взгляды, грязную клеёнку и труп. Я точно не знала, что будет потом, но скрыться хотелось до ужаса. Скрыться – и больше не выходить, лица своего не показывать. Было противно и гадко, присутствовал целый спектр, фонтан эмоций, но внутри они не подкреплялись ничем. Ни единого чувства. Ни единого отклика. В те секунды я чувствовала себя Марти.
А потом я просто лежала под кроватью Сирши в её комнатушке с мансардным окном, которое так мне всегда нравилось, хоть подруга и утверждала, что ничего путного в него не видно. Среди пыли, старых бумажек и обломков от игрушек я наконец ощутила комфорт уединения. «Никогда больше не буду плакать. Никогда, – перебирая пальцами какие-то смятые листки с каракулями, решила я для себя. – В конце концов, с чего бы вдруг? Мне ведь даже не было её жалко». Было так невнятно, что хотелось головой об низкий потолок расшибиться.
«Очень напоминает что-то… Или нам показалось?» – подсознание, да прекрати уже! Я обязана пересказать эту историю, и я, чёрт тебя побери, наконец-таки сделаю это! Без твоих комментариев, вот уж увольте!
Это, наверное, продолжалось бы весь вечер, если бы в комнату тогда не заявилась бабушка. Она, худенькая, не в пример дочери, сухая старушка, в давно поседевших волосах которой всё ещё проглядывали по-лисьи рыжие прядки, плохо говорила по-английски, но мне это было и не важно. Когда мы с нею впервые познакомились, она, обычно суровая и устрашающая всю деревню, сделалась вдруг небывало мягкой и пробормотала что-то с таким сильным акцентом, что я не поняла ни слова из того, что эта женщина мне сказала. Пришлось объяснить, что я тоже знаю ирландский, чтобы в дальнейшем сделать наше общение проще и приятнее для обеих сторон. Я с детства называла её бабушкой, как Сирша, и та была не против, может, оттого, что с самого знакомства полюбила меня, как родную.
