— Может, они влюблены? — я перевёл взгляд обратно на Сидни, а она опустила глаза на свои руки, которые сложила поверх толстовки. — Когда люди влюблены, они хотят быть рядом друг c другом. Что в этом плохого? Они хотят касаться друг друга.
Продолжая избегать меня, она сфокусировалась на отколотом заляпанном крае стола, теребя его пальцем.
— Он уже знает изгиб её губ, каждую морщинку на её лице и каждое зелёное пятнышко в её глазах цвета кофе. — Я замолчал, и она тут же посмотрела мне в глаза.
Она знала, что я говорил о ней, и от этого нервничала. Что ж, я собирался донести до неё свою точку зрения.
— Но иногда ему хочется касаться её кожи. Иногда почувствовать пряный аромат её волос и зарыться в них. Иногда он хочет поцеловать её горло, когда она смеется, потому что вибрация от её смеха пробуждает каждую клеточку его тела.
Сидни подняла голову, её взгляд переместился на моё лицо, остановившись на моих губах.
— Фу, так слюняво.
Когда я встал со своего места в кабинке и сел рядом с ней, наполовину ожидал, что она метнёт в меня вилку или прыснет «Шрирачей» мне в глаза. Вместо этого она положила голову мне на грудь, и я вдохнул аромат, которой издавали её буйные тёмные локоны.
Я почти признался Сидни в любви, а она держалась за меня как за спасательный круг.
Когда я обнял её, шум заполненного ресторана стих.
— А теперь, Сидни, настало время посмеяться для меня. — Отодвинув волосы ей за плечи, я поцеловал её шею.
— Но обычно я смеюсь как раз над твоим лицом, а сейчас я его не вижу, — сказала она, расслабляясь под моими губами. — Тот крошечный откол на твоём правом резце. Те неровные бакенбарды, от которых мужчины – хасидские евреи умрут от зависти. Твой блуждающий взгляд, кото…
— Заткнись. — Я целовал её вдоль подбородка, пока она, наконец, не рассмеялась настоящим глубоким смехом, посылая по горлу ту легкую вибрацию. — Вот и оно.
Когда я стал запускать руку под её толстовку, чёрный кожаный бумажник с шумом упал на стол.
— Не могли бы вы голубки, повременить? — Услышав хриплый голос курильщика со стажем, я оторвался от шеи Сидни. Мы оба развернулись к женщине лет семидесяти или чуть старше в запятнанном фартуке с копной седых кудрей на голове. — Так устала от вас, студентов, считающих, что это бордель. Мне приходится протирать эти кабинки чаще, чем столы.
Сидни рассмеялась и потянулась за своей сумкой, но я первым успел положить деньги на стол.
— Плохой день, Ленора? — спросил я, прочитав имя на её выцветшем пожелтевшем бейджике.
