Восстановление давалось непросто. Трудно представить себя лежачим полуинвалидом, когда ещё вчера, грубо говоря, ты был цветущим бизнесменом в полном расцвете сил, интересного возраста и радужными перспективами на будущее. Лежать, не чувствуя рук и ног, не мотивирует. От слова совсем.
Долгие месяцы реабилитации я жил в социальном вакууме, старался ни с кем не общаться. Известие, что Аля бросила меня, что Аля так просто пошла дальше, не добавляло очков моему общему плачевному состоянию.
Но так было правильно. Я даже был как-то невероятно рад и горд, что она не жертвовала собой, а приняла мудрое решение освободить нас обоих от таких нездоровых отношений. Видит Бог, я был слаб и зависим от неё, сам я никогда не набрался бы сил, чтобы заставить её уйти. А она… Она не обязана тратить свои лучшие годы на человека-проблему. Я не имел права так поступать с ней. Я заставил себя принять её выбор. Я просил лишь об одном: если она не справится, пусть просто обратиться ко мне. С любым вопросом.
Примерно раз в пять недель адвокат присылал мне сухой отчёт, что с девушкой всё в порядке. Когда это было совсем — совсем! — не так! Это первое, что бросается в глаза! Она вовсе не «в норме», не «в порядке», не «хорошо», тем более, она не «счастлива». Я бы оценил её состояние как «жива, и слава Богу»! Ну какого чёрта!
Какого чёрта мы встретились именно сейчас, когда всё запутано до невозможности? Почему она должна быть непременно дочерью того самого человека, который чуть не погубил меня и разрушил наши отношения?
Сейчас, когда я так близок к цели, когда я в полушаге от того, чтобы вернуть себе то, что потерял — деловую репутацию и честное имя, почему она снова возникла в моей жизни и снова стала занимать весь мой разум?
Мне плевать на время, когда я заваливаюсь к адвокату.
— Александр Александрович? — удивлённо спрашивает Воронцов.
— Михаил Юрьевич, вот ты, вроде умный человек? Ответь: нахрена? Вот нахрена ты мне врал про Алевтину?
— Александр Александрович, моё дело — защищать ваши интересы…
— Меня интересовало только одно: её нормальная жизнь. Ты сказал, что она счастлива. Твои слова! Я не наблюдаю долбанного сказочного счастья в её жизни! Совсем.
— Она — дочь Сафронова, в ваших интересах было…
— Уволить бы тебя к чертям, Мишаня, — с горечью отмахиваюсь от его слов. — Не нужно беречь меня. Не нужно решать за меня. Я сам разберусь, что важно, а что — второстепенно. Если есть, что сказать про Алевтину, скажи сразу. Потом — будет хуже.
