Не лицеприятие, не желание угодить кому-то из вышестоящих лиц, не богатство или знатная родня ученика могли обеспечить ему внимание знаменитого ученого, а только старание и талант молодого человека, только желание трудиться во имя науки. К ученикам-иностранцам Линней особенно благоволил, — ведь они прибыли в Упсалу ради того, чтобы учиться у него — как же высоко, значит, ценят ботанику и его самого у них на родине!
Студентам разрешалось рассматривать гербарии и коллекции, многочисленные издания трудов хозяина, книги других авторов из его богатейшей библиотеки, даже на рукописи не было запрета. Но одно обстоятельство строжайше запрещалось: приносить в дом романы, особенно французские, чтобы, упаси бог, не попали они в руки дочерям Линнея.
Их было у него три, и они росли исключительно под влиянием матери, не считавшей образование необходимым для девушек. Видимо, и сам отец не возражал против той ограниченности и скудости интересов, в сфере которых Сара-Лиза держала дочерей. Это не было чем-то выдающимся в шведской семье того времени: идеал женщины — мать, хозяйка, набожная. Того же мнения придерживались во многих северных странах.
Возможно, если бы Сара-Лиза сама проявила желание к какому-то участию в духовной жизни мужа и приучала бы к этому дочерей, то Линней не стал бы противиться. Но этого не было, и дочери ученого росли необразованными, неразвитыми, не зная даже школы. Правда, домоводство, как и у матери, было их страстью, что очень нравилось отцу. Трудно предположить, что они понимали величие своего отца во всей его полноте. Может быть, вместе с матерью, они ценили его как источник довольства и почета, хотя, нет сомнения, по-своему любили...
Заветной мечтой князя ботаников было видеть среди «апостолов» своего единственного сына. Нежно и заботливо он готовил его к занятиям ботаникой.
Поздним вечером в халате с небольшой меховой шапочкой на голове — парики давно в моде, но дома без них свободней! — Линней ходит по своей комнате, окидывая взглядом портреты виднейших ботаников, развешанные по стенам.
Вот Рудбек-старший, вот сын его, а здесь Олаф Цельзий... На память приходят былые страдания ради флоры. Нет, сыну он обеспечит дорогу. Мальчик даровит — это несомненно, — и никому не удастся помешать развитию его наклонностей. Слишком хорошо помнит старый ученый, сколько он сам перенес ради любви к растениям, дорогим растениям. Он с радостью видит, что они милы и сердцу сына, сам ведет его в сад, показывает, называет растения.
