В пансионат мы возвращались ну очень быстро, от греха подальше решив отложить предварительные планы.
Самым необычным открытием оказалось то, что мы потеряли где-то около двух часов. По нашим ощущениям вся операция заняла минут тридцать — сорок, но по возвращению в апартаменты оказалось, что мы отсутствовали около 3 часов.
Глядя мне в глаза Лили мило похлопала ресницами, продемонстрировала платок, прижалась ко мне и прошептала на ухо, — думаю, что в санузле ни прослушки, ни камер нет.
В душ мы отправились вдвоем.
Хотя на всякий случай я еще проверил не сидит ли где в укромном уголке собрат черной ящерицы, а то мало ли.
— Посуду будем мыть за собой сразу, — выдала Лили, стаскивая брюки.
Обнаружив, что я пристально рассматриваю ее ноги, зашипела — отвернись сейчас же.
Я развернулся, удивленный ее приказом. Ведь еще вчера она без стеснения демонстрировала мне свой гардероб, и даже купальник.
Тут я обнаружил, что продолжаю наблюдать процесс раздевания только теперь уже в зеркале. Ну и то, что она тоже отвернулась от меня, немного портило впечатление, так как вид спереди был более интересным.
— Почему сразу, — спросил, чтобы не молчать, наслаждаясь алебастровым цветом спины, спускаясь взглядом вниз к кружевным мини шортикам. И тому, что они прикрывали.
— Потому что. Не помоешь, не заметишь, как ящерицы заведутся.
Я непроизвольно крякнул, удивившись приведенному аргументу, значит одного питомца она предлагала изловить, а много и в посуде это плохо?
Лили сдернула с вешалки большое полотенце и завернулась в него.
Я отвел взгляд от зеркала и вовремя слегка развернулся в сторону двери.
Спиной почувствовал, что повернувшаяся девушка с сомнением рассматривает себя в зеркале и строит цепочку умозаключений, которые могли бы отрицательно сказаться на моем моральном облике, если бы не моя реакция.
— Теперь ты, — дает команду мне.
Улыбка растягивает мои губы, потому что в этот момент у меня созрел план, и я разворачиваюсь лицом к ней и начинаю медленно стаскивать рубашку поло, оголяя кубики пресса, темную дорожку волос, убегающую под светлый ремень на брюках, и слышу, как у нее тяжелеет дыхание.
— Может включим воду, — тяну с хрипотцой, и тем самым вырываю её из процесса созерцания.
Она мило краснеет, разворачивается в сторону душа и включает воду.
На платке лежит круглая линза, в тонкой серебряной оправе. С одной стороны, на ней было припаяно сломанное ушко, и рассматривая этот предмет, я не мог избавиться от уверенности, что это тот самый монокль. Сломанный, потому что к нему должна крепиться цепочка, но все же точно такой же, как у одной из жертв. Точнее у одного из пропавших.
