– Золотые слова, – обрадовался я поддержке старого товарища, – чем не жених: зрелый мужчина, около пятидесяти, не курящий, не пьющий и к тому времени, может быть, даже состоятельный. Представляешь, как это красиво, взять да и жениться на девушке, которую еще девчонкой держал на коленях.
Насколько легче рассуждать о себе самом в таком вот условно-предположительном тоне, будто о литературном персонаже.
Тут, словно почувствовав, что речь идет о них, на пороге появились обе будущие невесты. Первоклассница Дуня уже немного стеснялась меня, вероятно, в ее сознании я и впрямь обретал волнующие и таинственные мужские черты. Зато младшая, Настя, тут же принялась скакать на одной ножке, взывая пронзительно к моему вниманию:
– Дядя Морозов, посмотри, как я прыгаю!
– Ну вы, подруги, – неумолимо произнес Павлик, – это что еще за разгул? Передачи ваши закончились, усталые игрушки давно кемарят, то есть это... спят, а у вас как раз самый светский выход начался. Ну-ка на счет «три» умываться и спать! Раз, два...
Кто бы мог подумать, что Павлик, первый в школе лентяй, завсегдатай «камчатки», веселый бездельник и шалопай, в любую минуту готовый к авантюре – сорваться ли с уроков, выпить ли пива на черном ходу, подраться ли с кем в переулке просто так, ради спортивного интереса, – именно Павлик окажется таким вдохновенным отцом. О неисповедимые превратности педагогической музы! Угадав мои мысли, Павлик ухмыльнулся:
– Ты чего смотришь так, тоже мне, наблюдатель жизни. С ними же нельзя иначе. Упусти момент, они тебе по такой линии пойдут... Ты вон на Наську взгляни – три года всего, а уже готовый женский характер. И ложь, и лесть, и притворство. А то еще моду взяли – «стучать» друг на дружку, друг друга подзакладывать. С ангельским видом, из лучших побуждений. Представляешь, как это приятно! Мне, который фискалов всю жизнь давил как класс... Так что разговор у меня с этими барышнями флотский. Школа выживания.
Девчонки, уловив в отцовском тоне отступление от непреклонной суровости, стали хныкать, ластиться к Павлику, и впрямь действуя по всем законам извечной женской логики. И столько прелести было в этих капризах, столько простодушного коварства, что я неожиданно, вновь как будто бы со стороны, подумал о своей судьбе – зачем я живу, кому от этого легче и теплее?
– Ну и как молодая-то, что ж не рассказываешь? – дав волю любопытству, поинтересовалась Татьяна. – Красивая хоть?
– Красивая, – ответил я не сразу. – Ты знаешь, я, кажется, только теперь это окончательно понял.
