— Я тут вот… завтрак, — ставит перед ним тарелку с тостами и кофе.
— Спасибо, — целует ее, прогнувшись через стол.
— Знаешь, я хотела с тобой поговорить… еще вчера, — сцепляет пальцы в замок.
— Конечно. Что ты хочешь мне сказать?
— В общем, помнишь, я рассказывала про гастроли, Одетту?
— Помню.
— Короче, у нас изменили график, и я уезжаю завтра.
Громов перестает жевать и, проглотив комок белого хлеба, спрашивает:
— Это надолго?
— Месяц, может чуть, больше…
— Хорошо. Я понял. Но в следующий раз не оттягивай все на последний момент. Я тебя не покусаю, если скажешь заранее.
— Да, я просто не хотела тебя расстраивать.
— Это твоя работа, которую ты любишь, — делает глоток крепкого кофе, — постараюсь сегодня освободиться пораньше. Во сколько у тебя завтра отправление?
— В пять.
— Хорошо. Я провожу.
Улька облизывает губы и забирается на стол, отодвигая тарелку в сторону.
— Ты знаешь, я тут подумала, ты же можешь опоздать, чуть-чуть, — разводит ноги, медленно расстегивая пуговицы на рубашке.
Она уезжала со слезами на глазах. Когда вообще такое было?
Громов положил Улькин чемодан в багажник и открыл ей дверь в машину. Девушка залезла на сиденье, пристегнувшись ремнем безопасности. Они ехали в тишине, каждый думал о своем и непременно друг о друге.
На вокзале Никольская нежилась в Степкиных объятиях, окончательно понимая, что не хочет никуда ехать — совсем. Сейчас ей было плевать на главную партию, на гастроли, которыми она так грезила, на все. Внутри поселилось какое-то чувство пустоты, словно, уезжая, она отрывает частичку своей души.
— Уль, — Степан улыбнулся, касаясь ее щеки, — ты не на пять лет едешь.
— Знаю, просто как-то грустно.
— Будем созваниваться.
— Не-е-ет, Степочка, я достану тебя своими звонками и сообщениями, и только попробуй не отвечать, — вздохнула, цепляясь пальцами за лацканы его кожаной куртки.
— Ульяна, Ульяна, — Степа осторожно коснулся ее губ своими, ощущая, как она прижалась к нему всем телом, довольно прикрывая глаза.
— Ладно, пора, — оторвалась от мужчины, набирая в легкие побольше воздуха, чтобы не разреветься.
В купе было прохладно, поэтому, как только поезд тронулся, Улька завернулась в вязаный кардиган, забравшись на свою верхнюю полку. Они ехали всю ночь. Прибыли в Питер ближе к обеду, разгрузились в гостинице и, успев принять разве что душ, всей труппой пошли на репетицию. Первое выступление было уже завтра, и это нервировало. Никольская нервничала, как никогда раньше, у нее было какое-то плохое предчувствие, оно окутывало ее сознание своими темными, мрачными путами, заставляя пальцы на ногах холодеть.
