«Хоть в Сибирь меня пошлите, хоть костер разведите, хоть на огонь поставьте, я буду тот же Леонид. Я к себе никого не зову, а кто приходит ко мне, тех гнать не могу от себя. Особенно в простонародии многие погибают от неразумия и нуждаются в духовной помощи. Как могу презреть их вопиющие душевные нужды?» (Жизнеоп. опт. старца Леонида, стр.64 и 48).
И старец Амвросий пишет в одном письме: «…могу ли я вас оставить, когда я, по недостатку истинного рассуждения, презрел свое — душу и собственное спасение оставил на произвол судьбы, мняся заботиться о душевной пользе ближних. Не знаю, есть ли кто неразумнее меня? Будучи немощен крайне телом и душою, беруся за дела сильных и здоровых душевно и телесно»…
В другом письме он же пишет: «Правду сказать, что мне не следовало бы учить лучших себя ради непотребства моего духовного; но мне жаль тебя, когда вижу, что враг тебе очень досаждает своими злыми кознями; и этой жалостью побеждаюсь и убеждаюсь объяснять тебе такие вещи, которые выше меня»… (Из писем ст. Амвросия. Душеполезное чтение, 1896 г., январь и август, стр.617). Любовь к немощной братии побуждала и затворников оставлять столь вожделенное для них молитвенное уединение. Один из них, Георгий, находившийся в затворе в Задонском Богородицком монастыре 17 лет († 1837 г.), говорил: «В каком я находился утешении во дни моего уединения! Желал бы все минуты жизни посвятить оному, но жаль оставить вас без посещения. Вы без меня впадете в уныние и сухость души, а потому и убеждаюсь я пожертвовать для беседы с вами хотя малым временем» (Собрание писем Затв. Георгия Григорова, стр.26). Любовь открывала уста молчальников и двигала перстами их по хартии, заставляя писать. «Я, возлюбленные, — говорит о себе «искушенный в десных и шуиих» св. Исаак Сирин, — поелику вдался в юродство, то не могу сохранить тайну в молчании, но делаюсь несмысленным для пользы братии, потому что такова истинная любовь; она не может содержать что–либо втайне от возлюбленных своих» (сл. 38).
Самоотверженная, чисто материнская любовь3 старца заставляет его брать на себя даже непосильное. — Когда один послушник (Авва Дорофей) просил великого старца понести его грехи, старец отвечал: «Ты просишь о деле, превышающем мои силы, но нахожу тебе меру любви; по приверженности к тебе я беру на себя и понесу твое бремя» (отв. 19, Дорофею4); «думая, что имею любовь к Богу — сострадательному и милостивому Владыке — я решаюсь сказать: беру теперь на себя половину твоего бремени (отв. 163). Если хочешь все возложить на меня, то ради послушания, принимаю сие (отв. 164 ср. и отв. 10); дам ответ за тебя в день Суда (58)». «Бог знает, что ни часа, ни мгновения ока не пройдет без того, чтобы я не имел тебя в памяти и не молился за тебя (отв. 204)»… Наконец, из–за той же любви, в другом месте, подобно Моисею, молившемуся Богу и готовому предать себя за народ свой, этот великий старец говорил: «Помолись обо мне, чтобы я с дерзновением мог изречь: Отче, даждь ми, да идеже буду аз, будут (Ин. 16, 24) и дети мои. Поверь мне, брат, что дух мой усердствует сказать моему Владыке, который радуется о прошении рабов своих: Владыко! или вместе со мною введи и чад моих в царство Свое, или изгладь и меня из книги Твоей» (отв. 110).
