Оглядевшись, я принялась хаотично скидывать в разинутое нутро, недавно приобретенного для поездки на море очень большого и вместительного чемодана, свои вещи.
Краем глаза заметила, как рыжая длинноногая красотка с грудью третьего размера и прокаченной попкой ловко скакала на одной ноге, натягивала узкие джинсы. В ее взгляде, бросаемом на меня, не было ни капли стыда. Она окинула меня холодом презрения, будто подчеркивая свою значимость и мою никчемность.
— Не волнуйся, я оставляю его тебе в полное и безвозмездное пользование, — продолжая грохотать ящиками комода, выуживая оттуда нижнее белье и прочие мелочи, я великодушно осчастливила даму.
Та фыркнула, высокомерно вздернула голову и развернулась на выход. Курбанов проводил ее до двери, что-то тихо нашептывая на ухо, и вернулся в комнату все так же, кутаясь в простыню.
— Хорош психовать, — с полной уверенностью, что это сработает, потребовал он.
— Да, ну! — прифигела я от его наглости и самоуверенности, — ты мне сейчас еще скажи, что это не то, что я подумала!
Он глубоко вздохнул, прищурился и продолжил буравить меня взглядом, в котором горел огонь полной уверенности в своей правоте и том, что ничего критичного нет в его измене. Это еще читалось на его лбу большими, жирными буквами и сдабривалось грозным сопением.
— Да ты сама виновата! — перешел в наступление он, пользуясь поговоркой: “Лучшая защита — это нападение!” — Ты меня месяц держала на “голодном пайке”.
— Что? — от нахлынувшего возмущения у меня даже челюсть отпала, больно ударив по ногам, подобрала ее, сжав крепко зубы и высекая искры негодования, грозившие спалить все дотла, хотя палить-то уже нечего было.
— Я-я-я? Да, это же ты! — тыкнула пальцем в его оголенную прокаченную грудь, — ты сказал, что у тебя подготовка к соревнованиям и растрачивать мужскую силу не стоит. Ты же даже у мамы, порой оставался… Или не у мамы? — сомнения расцвели буйным цветом.
— Да какая разница, — он на миг растерялся от разоблачения, но тут же, взяв себя в руки, продолжил гнуть свою линию, — это все равно для меня ничего не значит…
— А для меня ой, как много значит!
Я развернулась и продолжила собирать вещи, чувствуя спиной его прожигающий взгляд. Обида все же накатила на меня удушливой волной. Она жгла меня изнутри, скручивая в тугой болезненный узел все те приятные моменты, что были в нашей жизни. Чувствовать себя ковриком, около входной двери о который, без зазрения совести вытирают ноги — неприятно.
